Выдержка из текста работы
Огромное воздействие на нее оказывало то, что проблематика Французской революции была в нашей стране особенно прямо сопряжена с идеологической и политической борьбой. Французская революция стала органическим элементом российской и советской политической культуры, ее понятия — своеобразным кодом. Еще в предоктябрьские годы большевики и меньшевики в ходе ожесточенных споров о путях русской революции постоянно обращались к по-разному толкуемому опыту Франции конца ХVIII в. В то время в большевистской партии развернулась острая борьба по вопросам дальнейшего развития страны, вновь Французская революция (прежде всего проблема термидора) оказалась на острие политической полемики. Постоянная апелляция к революционному опыту Франции конца ХVIII в. в предоктябрьский, а затем и в послеоктябрьский период привела к тому, что после разгрома «уклонов» в партии потребовалось создании в нашей историографии единой, официально признанной концепции не только Октябрьской, но также и Французской революции.
Такая концепция была выработана (отчасти и официально навязана) в конце 20-х — 30-е годы; она доминировала в нашей литературе вплоть до конца 60-х, а во многом — до начала 80-х гг. В целом эта концепция шла в русле «классической» интерпретации французской революции, характерной для демократической, прежде всего марксистской историографической традиции. Труды, созданные советскими историками, поставили целый ряд новых проблем и обогатили знания о Французской революции.
Всем советским работам присуще несколько характерных черт. Во-первых, упрощенное, прямолинейное применение принципа классового подхода к изучению и осмыслению Французской революции. Поскольку революция была буржуазной, на первый взгляд выдвигался критерий «буржуазной ограниченности». В начале 30-х годов был выдвинут и директивный тезис о том, что главная задача советских историков при создании учебников по новой истории — показать коренную противоположность между революцией буржуазной и социалистической (соответственно, между революциями Французской и Октябрьской). Все это наложило печать на анализ и историческую оценку целого ряда важнейших актов и институтов, созданных Французской революцией, в том числе — знаменитой «Декларации прав человека и гражданина» 1789 года. Основной акцент делался на том, что среди провозглашенных ею прав человека утверждалось и право собственности, считались чисто формальными, «абстрактными», такие права личности как свобода, безопасность, сопротивление угнетению, презумпция невиновности.
Второе, что надо отметить — над советской историографией Французской революции с момента ее становления довлела прямая или мысленно подразумевавшаяся аналогия с Октябрьской революцией (при том, что неизменно подчеркивалась их противоположность) и с последующей историей нашей страны. Такая установка вела к тому, что наиболее прогрессивными, заслуживающими особого внимания, казались те аспекты ее истории, которые хотя бы внешне перекликались в позитивном плане с Октябрьской революцией. Этот подход на десятилетия определил ориентацию исследований. В центре внимания до самого последнего времени находились, с одной стороны, крайне левый фланг Французской революции, наиболее радикальные политические течения и идеи, с другой — массовые народные движения. Можно сказать, что Французскую революцию изучали только исключительно «снизу» и с ее левого фланга. В этой области сделано много; однако односторонность научной ориентации суживала, обедняла и поле исследования и общее видение революции, лишало его необходимой целостности.
Третья особенность советской историографии Французской революции тесно связана с предыдущей – «привилегированное» место занимали в ней якобинский период и сами якобинцы. Здесь, несомненно, работали отмеченные выше аналогия с Октябрьской революцией, а также и восходящая к началу века аналогия между якобинцами и большевиками. Естественно, такой подход диктовал чрезвычайно высокую историческую оценку якобинской диктатуры (критике подвергалась, в основном, «классовая ограниченность» якобинцев, их приверженность идее неприкосновенности частной собственности), делал из якобинской республики точку отсчета, критерий для оценки других политических течений и периодов революции. Характерно, что в школьном учебнике 1933 г. именно якобинская диктатура рассматривалась как наивысшее достижение Французской революции: «В результатах деятельности этой первой в истории диктатуры народных низов и заключается громадное историческое значение Великой французской революции». Все это обусловило своеобразный «якобиноцентризм» советской историографии — многие десятилетия история якобинской диктатуры оставалась в ней центральной темой.
В советской литературе, особенно в работах общего характера, революционный переворот конца XVIII в. трактовался обычно как жесткий рубеж между двумя социально-экономическими системами. В итоге получалось жесткое, «линейное» понимание осуществленных революцией преобразований в области экономической и социальной: 1789 год — господство феодализма и феодального дворянства, 1799 год — господство капитализма и капиталистической буржуазии. За 10 лет — полная смена экономических и социальных структур. Революция порою выступает как своего рода «мать» капиталистической системы.
Проблема террора в якобинский период в советской литературе не рассматривался, так как это противоречило идеализации якобинцев, к которому стремились историки того времени.
Большое внимание к якобинцам уделял В.И. Ленин, это тоже наложило отпечаток на работы советских историков. 1918 г. Максимилиану Робеспьеру Был поставлен памятник по указу Владимира Ильича. На своем выступлении в 1905 году Ленин назвал большевиков якобинцами социал-демократии. «Историки пролетариата видят в лице якобинцев наивысший из подъемов угнетенного класса в борьбе за свободу».
Особенно интересны работы Альберта Захаровича Манфреда (1906 – 1976). В них он особое место уделял Максимилиану Робеспьеру, дает высокую оценку его деятельности. Наиболее известная монография автора по интересующей нас теме «Три портрета эпохи Великой французской революции» (самое известное издание вышло в 1977) представляет собой ценный вклад в исследование истории и культуры Франции. В ней рассматриваются три биографии: Руссо, Мирабо и Робеспьера, наибольшее внимание уделено последнему. Манфредовская биография Мирабо является единственной доступной русскоязычной его биографией на сегодняшний день.
Известна еще одна его монография по истории ВФР – «Французская буржуазная революция конца XVIII века» (вышла в 1556).
Манфред считал, что революция отвечала национальным интересам Франции, сделала гигантский шаг вперёд в раскрепощении человека, защите его прав и свобод, возводил к 1789 истоки современной демократии, был солидарен с точкой зрения М. Робеспьера о том, что революционное насилие — «справедливое и необходимое средство борьбы народа». Считал Французскую революцию истинно народной, обобщил огромный фактический материал о её воздействии на различные государства Европы (в том числе Россию), Центральную и Южную Америку. Относясь с уважением к якобинским лидерам революции, осуждал политику террора на том этапе, когда она превратилась в «инструмент расправы с неугодными лицами, грабежа, личного обогащения и бесчестных злоупотреблений». В то же время считал, что сам террор в принципе был лишь «необходимостью, средством самозащиты республики против контрреволюционного террора внутренних и внешних врагов революции».
Горячо сочувствовал М. Робеспьеру («человеку действия, человеку железной воли и неукротимой энергии») и Ж. П. Марату («великому патриоту»).
В 1971 году опубликовал фундаментальную биографию Наполеона Бонапарта (второй такой опыт в советской историографии — после книги Е. В. Тарле). Использовал как опубликованные первоисточники, мемуаристику и прессу, так и ранее неизвестные историкам или неопубликованные документы из архивов Франции и России. Значительное внимание уделил молодости Наполеона, формированию его взглядов, тому этапу его биографии, когда будущий император был якобинцем, сторонником Робеспьера. Считал Наполеона сыном своего времени, взлёт и падение которого были вполне закономерны, так как «наполеоновские войны, полностью утратив свойственные им ранее, несмотря на их завоевательный характер, элементы прогрессивного, превратились в чисто захватнические, империалистические войны, нёсшие народам Европы порабощение и гнёт».
Книга о Наполеоне неоднократно переиздавалась (в советское время являлась своего рода бестселлером) и отличается как историческими, так и литературными достоинствами.
Другим известным советским историком, изучавшим ВФР, является Владимир Георгиевич Ревуненков (1911 – 2004). Его перу принадлежит фундаментальная монография «Очерки по истории Великой Французской революции 1789-1814 годов».
Несмотря на всю остроту споров относительно якобинского периода революции (Ревуненков подвергал якобинский террор более острой критике), Ревуненков, как и Манфред, использует для объяснения общего хода событий во Франции конца XVIII в. одну и ту же социологическую схему: «феодально-абсолютистский строй — буржуазная революция — капитализм». Как отмечает Ревуненков, «эта революция смела отжившие средневековые порядки не только в самой Франции, но и далеко за ее рубежами, дав тем самым мощный импульс формированию новой социально-экономической системы — системы капитализма и буржуазной демократии».
Евгений Викторович Тарле (1874 – 1955) также писал на тему ВФР. Первая его работа на эту тему «Рабочий класс во Франции во время революции» была написана еще до Революции.
Е. В. Тарле, продолжая во многом традиции «русской исторической школы», в одном из существенных вопросов пошел по другому пути: главным героем, главным действующим лицом его исследований по истории французской революции стал вместо крестьянина рабочий.
«Рабочий класс во Франции в эпоху революции» знаменовал не только новый важный и весьма плодотворный этап в научном творчестве Е. В. Тарле как ученого-историка; это исследование открывало новую главу и в русской историографии первой французской революции и, более того, явилось первой в мировой исторической литературе крупной монографией по этому не исследованному специально вопросу.
На тему ВФР Тарле были также написаны интересные статьи: «Взятие Бастилии» (1939), и «Марат – друг народа» (1936), а также глава в коллективной монографии по ВФР «Французская революция и Англия» ( вышла в 1959). Также им была написана книга «Жерминаль и прериаль: Очерки по истории французской революции», ставшая его последней крупной работой по истории Великой французской революции. В книге подробно описаны события, связанные с народными восстаниями в Париже весной 1795 г. — последними массовыми выступлениями «плебейских» предместий французской столицы в эпоху «величайшей из буржуазных революций европейского прошлого». Однако самым главным трудом Евгения Тарле была и остается его знаменитая биография Наполеона.
Последним рассматриваемым нами советским историком ВФР будет Анатолий Васильевич Адо (1928 – 1995). Основной работой Адо стала монография «Крестьяне и Великая Французская революция» (издавалась два раза: 1971 и 1989).
Согласно концепции Адо, подкрепленной множеством источников, «все крестьянство решительно отвергло ту программу компромисса со старым порядком в аграрной сфере, с которой начинали и вели революцию в первые ее годы либеральное дворянство и умеренная буржуазия»; напротив, «оно во многом сумело навязать буржуазной революции свои решения». При этом крестьянские выступления не укладывались в единое русло, были многомерны. Три вида борьбы — против феодальных повинностей, за хлеб и за землю — хотя и имели немало точек соприкосновения, порой обладали своей внутренней логикой, различались по участникам и противникам. В целом же Адо выделял внутри общего крестьянского движения несколько «жакерий», которые, по крайней мере, в аграрной сфере, и двигали революцию вперед, заставляя радикализировать законодательство.
