Выдержка из текста работы
Феномен смерти занимает в современной культуре значительное место, структурными элементами которого являются: философское понятие смерти, ее медицинские и юридические критерии, биохимические процессы старения и умирания, психология восприятия и отношения к смерти, обряды похоронной культуры и многое другое. Главное, что отличает исследования данной области — это междисциплинарный подход. Сегодня невозможно ограничиться историческим исследованием похоронных обрядов в ту или иную эпоху, или рассмотреть идею смерти в истории философии и культуры, и, на основании изучения отдельной сферы человеческой деятельности, делать обобщения, претендующие на некую универсальную значимость, как это происходило, например, в философии XIX века. Проблемное поле феномена смерти располагается на пересечении десятков научных направлений от изучения процессов, завершающихся биологической смертью, до философско-теологических споров о смысле и месте смерти в жизни человека и общества.
Развернувшийся в этом тематическом поле дискурс начала XXI века радикально отличается от прежних представлений человека, поэтому необходимо очертить структуру современных взглядов, а также понять исторические особенности отношения нынешнего человека к смерти.
Традиционное понятие смерти, как мгновенного и необратимого прекращения жизнедеятельности организма и прекращение его важнейших психофизиологических функций, стало формироваться около 400 лет назад, но только в XX веке обрело привычный научный термин — биологическая смерть. Необходимо подчеркнуть, что именно мгновение и необратимость являлись основой медицинских критериев смерти. Вплоть до 60-х годов прошлого столетия единственным Критерием смерти человека была остановка дыхания и сердцебиения, так называемый кардио-пульмонологический критерий.
Только на первый взгляд констатация смерти врачом — заурядный процесс. История ошибок и заблуждений, находок и открытий существует столько же, сколько существует человек. В известной книге Л. Уотсона «Ошибка Ромео» приведено множество фактов, даже Курьезов, когда «покойники» оживали и доставляли немало хлопот окружающим. Страх быть погребенным заживо преследовал человека не одно столетие, однако и сейчас, несмотря на невиданное развитие науки и технологий, он продолжает оставаться одним из «популярных» синдромов различных расстройств психики1. Представления о точечности и необратимости смерти просуществовали вплоть до про- шлого столетия, и именно эти базовые константы подверглись радикальному пересмотру. К серединеXXвека смерть из необратимого события превратилась в процесс, в который можно и нужно было вмешиваться.
В 1936 г. в СССР по инициативе будущего академика В.А. Неговского была создана лаборатория Восстановления жизненных процессов при явлениях, сходных со смертью, из которой впоследствии развился первый в мире Институт общей реаниматологии. Впервые в истории науки между жизнью и мгновением смерти были выделены пограничные (терминальные) состояния: тяжелый шок, запредельная кома, коллапс, предагональное состояние, терминальная пауза, агония и клиническая смерть. Вслед за клинической смертью, согласно теории Неговского, через небольшой интервал времени наступает биологическая, или истинная смерть. Советский академик первый разделил мгновение необратимого события на процессы, выделил клиническую смерть, как этап на пути к биологической и радикально оспорил необратимость естественного конца жизни. Реаниматология показала, что смерть — процесс, доступный врачебному вмешательству, процесс, который можно останавливать и возвращать человека к жизни. Необходимо отметить, что кардио-пульмонологический критерий позволяет констатировать клиническую смерть. Именно благодаря обратимости клинической смерти ошибки в констатации смерти были так часты.
Следующим важным шагом на пути пересмотра вековых представлений стала концепция критерия смерти мозга, с которой, собственно, и началось развитие современной трансплантологии. В российской культуре последнего десятилетия эта концепция оказалась невостребованной. За исключением редких статей в специальных журналах, история споров западной биоэтики о новых критериях смерти человека остается terraincognitaдля нашего читателя.
Скудная информация, поданная непрофессионалами, препятствует развитию не только отечественной трансплантологии, но и российской биоэтики в целом. Дело, разумеется, не в нежелании знакомиться с новейшими достижениями биотехнологий, а с положением самой трансплантологии в нашей стране. До сих пор она мало доступна широким слоям нашего общества. Ведь по сравнению, например, с США, где ежегодно проводятся десятки тысяч операций по пересадке органов, в России статистика оперирует сотнями, а то и десятками успешно проведенных операций.
Первые опыты по трансплантологии органов и тканей проводились в начале прошлого столетия. Отношение академической медицинской науки к попыткам пересадки органов было поначалу достаточно прохладным, — слишком уж дерзкими и необычными выглядели эти планы.
До середины прошлого века опыты по пересадке органов ограничивались пределами экспериментальных лабораторий и только к началу 60-х годов стала формироваться трансплантология в современном смысле этого слова. Основной проблемой было — где найти органы? Разумеется, единственным источником был труп. Но дело в том, что только почки, с соблюдением строгих критериев, можно было использовать для пересадки, а такие органы, как сердце, легкие, печень, селезенка, поджелудочная железа остаются непригодны Именно в них, сразу же после констатации биологической смерти, стремительно развиваются процессы разложения. Попытки найти способы длительно хранить эти органы не увенчались успехом. Медицина стала перед острейшей проблемой, — либо найти возможность создания искусственных органов, либо пересмотреть базовые признаки, по которым врач вправе констатировать смерть человека, и изымать органы, не опасаясь быть обвиненным в преднамеренном убийстве.
Первый шаг в направлении определения новых критериев смерти сделали в США. В 1915 г. известный чикагский хирург, открыто практиковавший эвтаназию, оправдывал свои действия принципиально иным критерием смерти человека — неврологическим, т.е. необратимыми нарушениями в мозге. «Мы живем благодаря мозгу… Для тех, у кого мозг погиб или отсутствует, такое ужасное существование не может называться жизнью»2.
В 1959 г. французы Моллар и Гулон описали состояние запредельной комы впоследствии называемой смертью мозга. Через небольшой интервал времени после смерти мозга наступает биологическая смерть, но жизнь в коматозном теле можно поддерживать искусственным путем. И хотя подобная поддержка заключается в работе аппаратов искусственного дыхания и кровообращения, искусственная жизнедеятельность организма может продолжаться в течение дней или даже месяцев. Главное, что необходимо подчеркнуть — аппараты искусственного кровообращения и дыхания не помогут реанимации пациента.
Таким образом, новые технологии сделали возможным относительно долго поддерживать тело пациента в «подвешенном» терминальном состоянии, из которого есть только один «выход» — биологическая смерть. Само же тело, в котором искусственно поддерживается кровообращение и дыхание, а кожные покровы — розовые и теплые, обретает совершенно необычный статус. И, что самое главное, физиологическое состояние внутренних органов (сердце, легкие, печень и др.) сохраняется, т.е. они могут быть использованы для пересадки.
Казалось бы, решение для трансплантологии найдено, ведь ежегодно в катастрофах погибает множество людей. Искусственно поддерживая жизнедеятельность организма можно получить достаточное количество необходимых для трансплантологии органов. Но традиционный критерий не позволяет констатировать смерть при наличии, пусть и искусственного, дыхания и кровообращения и, таким образом, любая попытка изъять органы из «дышащего организма» приравнивается к преднамеренному убийству. Неважно, что сознание необратимо утрачено, ведь оно не было одним из основных факторов определения биологической смерти. И тогда перед медициной возник совершенно новый вопрос: возможно ли перейти от традиционного кардио-пульмопологического критерия (биологическая смерть) к новому, неврологическому, и констатировать смерть человека на основами необратимой смерти головного мозга?
Эту задачу разрешила работа специального комитета Гарвардской-Медицинской школы в 1968 г. В изданном отчете было предложено, наряду с традиционным критерием, использовать новый — смерть всего мозга и, таким образом, предоставить врачам законное право использовать органы пациента в трансплантологии. Следует подчеркнуть, что смерть мозга и биологическая смерть это равноправные критерии одного и того же события. Забегая вперед, отметим, что, как в западной литературе, так и в нашей прессе можно встретить такие пассажи, как «пациент с диагнозом смерть мозга умер через три месяца»
Эта некорректность отражает самую больную точку современной биоэтики — ни профессионалы, ни рядовые граждане не могут принять от начала и до конца новый критерий смерти. «Больной, у которого констатирована смерть мозга, является живым трупом, как принято говорить, препарат «сердце — легкие»»3. Проблема заключается не только в «оплошностях» словоупотребления или недостаточной теоретической подготовке родственников, рядовых медсестер или журналистов. Да и как может общество спокойно признать мертвой беременную женщину, плод которой продолжает развиваться, несмотря на то, что у матери констатировали смерть мозга?…
19 апреля 1993 г. Т. Маршалл, 28-летняя мать четверых детей, ворвалась в один из домов недалеко от Сан-Франциско и, угрожая ножом хозяину, 60-летнему инвалиду, потребовала денег. Пожилой мужчина, знакомый с грабителями не понаслышке, выхватил ружье, выстрелил ей в голову и вызвал полицию.
На следующий день врачи констатировали смерть мозга Маршалл. Полиция Беркли заявила, что погибшая, к тому же, находилась под следствием. В крови убитой были обнаружены следы кокаина и алкоголя, она была на 17 неделе беременности. Ее родители и бой-френд, который заявил, что он — отец будущего ребенка, потребовали от врачей невозможного — приложить все усилия и… спасти плод. Стоимость искусственной поддержки «живого трупа» составляла порядка 200 000$, плюс такая же сумма для того, чтобы выходить будущего новорожденного.
Три с половиной месяца сердце Триши Маршалл продолжало биться, а грудная клетка — вдыхать и выдыхать воздух. Три с половиной месяца медицинский персонал ухаживал за мертвым телом и, наконец, 3 августа с помощью кесаревого сечения ребенок появился на свет. Он был здоров. После трех с половиной недель в палате интенсивной терапии для новорожденных, Дариус Маршалл отправился домой вместе с бабушкой и дедушкой. Тело его матери отключили от аппаратов искусственной поддержки тогда же, 3 августа, в день и час его рождения4.
Критерий смерти мозга сразу стал объектом жестокой критики, как со стороны части профессионалов, так и со стороны представителей религии, этики, права и общества в целом. Однако он был принят в различных штатах США, а в 1981 г. в отчете президентской комиссии «Определение смерти» уже содержалось то, что впоследствии стало единым критерием констатации смерти — UniformDeterminationofDeathAct(UDDA). Сегодня все 50 штатов следуютUDDAв констатации, как биологической смерти человека, так и в смерти мозга.
Протест представителей различных конфессий против применения нового критерия смерти — тема достаточно обширная и требует специального исследования. Папская академия жизни в Ватикане в 1998 г. приняла решение пересмотреть критерий и выработать иную позицию, но до сих пор не может прийти к однозначному решению. Иудаизм категорически отвергает рассматриваемый критерий смерти мозга, непросто обстоит дело и в исламе. Любопытно, что, яростно отрицая новый критерий смерти, представители этих конфессий не указываются от трансплантологии. Япония, выдержав 15-летнее табу на применение и, соответственно, обсуждение смерти мозга, в 1991 г. официально приняла этот критерий, но и сейчас ситуация остается достаточно напряженной.
В XIXвеке церковь отказалась от ответственности за констатацию смерти в пользу медицины, однако до сих пор общество продолжает обращаться к религии за ответом на самые спорные вопросы современной науки. В 1957 г. Международный конгресс анестезиологов, озабоченный тем, что «развитие технологий искусственного поддержания жизни делает проблематичным медицинское определение момента смерти», обратился к тогдашнему главе католической церкви папе ПиюXIIс просьбой разъяснить, чем им следует руководствоваться, проводя границу между жизнью и смертью человека, тот ответил, что «уточнять определение смерти — дело не церкви, а врачей»5.
В XXвеке прежнее нерушимое событие смерти превратилось в частично обратимый процесс. Соответственно, медицинские, правовые критерии процесса смерти все больше становятся точкой пересечения (зачастую противоположных) целей и задач различных социальных групп.
Развитие трансплантологии требует все большего количества жизненно важных органов, а, значит, необходимо постоянно отыскивать новые источники, меняется и критерий смерти мозга. Все новые группы неизлечимо больных людей попадают под новые критерии, т.е. пациенты могут быть отключены от систем искусственной поддержки жизнедеятельности.
Так, появился такой критерий как смерть коры головного мозга. Перенос акцента со всего мозга на функционирование его коры, т.е. отсутствие признаков сознания для подтверждения социальной смерти человека подводит черту под вековыми представлениями и спорами о сущности смерти. Анатомическим субстратом сознания является кора головного мозга — именно благодаря ей, мы обладаем сознанием, способны мыслить, общаться, ставить себе задачи, и некроз (смерть) коры может служить надежным основанием для констатации смерти человека как сознательного существа. Значит, необратимое угасание сознания на уровне анатомо-физиологических структур коры головного мозга открывает возможности разрешить проблемы острейшего дефицита органов. Однако этот критерий может подтолкнуть медицину и общество на очень опасный путь — использование органов пациентов, находящихся в пассивном вегетативном состоянии, которые месяцами, а то и годами находятся в палатах интенсивной терапии, а абсолютная невозможность сознательной деятельности это признак анэнцефалии.
Анэнцефал — ребенок с врожденной аномалией, — у него нет коры головного мозга. В остальном такой новорожденный ведет себя так же, как и обычный младенец, — он даже чихает и улыбается. Такие новорожденные нежизнеспособны даже при интенсивной искусственной поддержке. Их рождается не так уж и мало — два-три ребенка на тысячу. Дилемма, которую поставили перед современной этикой детские врачи, оказалась трудно разрешимой. Можно ли относиться к анэнцефалам так же, как к полноценным младенцам, даже с серьезными дефектами, но с сохраненной психикой, сознанием? Можно ли, не дожидаясь естественной (биологической) смерти, признать анэнцефалов своего рода социально мертвыми людьми, т.е. так же, как и в случае с обычной смертью мозга, изъять жизненно необходимые органы для нужд таких же неизлечимо больных детей, страдающих, например, врожденными пороками сердца, и неминуемо погибнущих без трансплантации чужого, но здорового органа. Ведь, в отличие от анэнцефала, они могут не только чихать, улыбаться, но и реагировать на окружающее и окружающих и осознанно действовать как человеческие существа.
Если человек разумное существо, то отсутствие коры может служить оправданием современного жертвоприношения на алтарь здоровья другого человека. А значит, и давать законное право поступать с новорожденным анэнцефалом так же, как в отдельных странах поступают по отношению к неизлечимо больным. США до сих пор не могут решиться на этот шаг, но такая практика — использовать внутренние органы ананцефалов для трансплантации — уже существует в Германии и Италии.
Опасность манипулирования новым критерием проявляется не только в отношении к детям с серьезными врожденными дефектами развития, но и в отношении к больным в пассивном вегетативном состоянии (ПВС), т.е. к тем, кто «ведет» растительный образ жизни на больничных койках. Тема смерти коры мозга это не только теоретические споры, но и конкретные действия, например, в медицинском центре при университете Питтсбурга. Печально известный Питтсбургский протокол до сих пор является одним из самых серьезных аргументов против применения критерия смерти коры головного мозга на практике. Получая разрешение от родственников на использование органов тяжело больного пациента после его смерти, специальная бригада врачей немедленно доставляет больного, подключенного к системам искусственной поддержки, в специальную операционную и отключает аппаратуру. Через некоторое время наступает остановка сердца и дыхания. Врачи строго отмеряют положенные две минуты после остановки пульса и немедленно приглашают команду трансплантологов, находящуюся в соседнем блоке — протокол запрещает трансплантологу, лицу, заинтересованному в получении органов, находиться рядом с обычным врачом в момент констатации смерти, дабы исключить малейшую возможность преднамеренных действий.
В современной науке смерть предстает как процесс с достаточно размытыми параметрами, и критерии его, и сама констатация факта смерти это, по мнению наиболее радикальных новаторов, точка, поставленная произвольно руками науки и медицины на линии жизни. Но, если последнюю точку ставит не природа, а медицина, если благодаря достижениям науки человеческий организм утрачивает прежние биологические рамки, то, возможно, сам по себе факт смерти не более чем нелепая, фатальная ошибка природы?
Подобное радикальное новаторство в технологиях преобразования человеческой природы воплотилось, например, в крионике еше в 60-х годах прошлого века, когда Р. Эттингер предложил не хоронить, а замораживать останки человека и сохранять их до тех пор, пока наука не научится «воскрешать» замороженные трупы и бесконечно продлевать жизнедеятельность человеческого организма. На первых порах к идее замороженного бессмертия отнеслись настороженно, поскольку технологии того времени позволяют реально воплощать научные фантазии Эттингера. Но уже через десять лет Э. Дрекслер и другие ученые вдохнули новую жизнь в его идеи— наступала эпоха нанотехнологий. Новое направление находится в самом начале своего развития, но «инвестиции в эту область (уже составляющие миллиарды долларов) быстро растут, а некоторые простые методы молекулярного производства уже широко применяются»6. Значит, недалек тот день, как считают поборники новых технологий, когда крионика превратится в повседневную реальность. И, действительно, несмотря на запрет на развитие этой области в отдельных странах, количество людей, например, в США, подтвердивших согласие на крионическое сохранение своего тела после смерти, исчисляется сотнями. «В последние годы, по официальным данным, только в три действующих на территории США крионических депозитария поступило около 100 замороженных тел (по неофициальным — около 120, в их числе У. Дисней и С. Дали). Клиентами крионических компаний люди становятся еше при жизни, ежегодно их число увеличивается на 200-250 человек. Сейчас в очереди на посмертную заморозку стоят более 1,5 тысячи человек»7. В России тоже появляются коммерческие структуры, предлагающие путь к будущей вечной жизни.
Технологии «земного бессмертия» нашли поддержку и среди интеллектуалов. В 1957 г. английский биолог Д. Хаксли ввел термин трансгуманизм — новое движение набирает силу во всех развитых странах. Одним из главных положений трансгуманизма является неотъемлемое право человека продлевать собственную жизнь или организовывать крионическое хранение своего тела. В качестве идейных предшественников этого течения современной культуры можно назвать таких видных мыслителей прошлого, как биолог Дж.Б.С. Холдейн, физик Дж.Д. Бернал, палеонтолог П. Тейяр де Шарден и другие. Большое влияние на становление трансгуманизма оказали идеи русского космизма в лице Н.Ф. Федорова, В.И. Вернадского, К.Э. Циолковского.
Для того чтобы оценить в полной мере подобное «новаторство» в вопросах жизни и смерти, необходимо рассмотреть отношение современного общества к смерти человека, понять, каким образом представлена смерть в коллективном и индивидуальном сознании.
Французский историк Ф. Арьес разделяет историю культуры на несколько этапов, каждому из которых соответствует свой облик смерти. По мнению ученого, «прирученная смерть», характерная для общества на ранних этапах развития истории, исчезла, и сейчас в коллективном и индивидуальном сознании господствует «смерть перевернутая». «Традиционная сцена смерти в постели, составлявшая некогда самый существенный элемент ритуала, продолжает играть свою роль… вплоть до XVII-XVIIIвв.». Теперь «Смерть становится грязной и медикализируется. Без красоты последних часов общения с умирающим смерть остается зрелищем ужасным и отталкивающим… Смерть начали запирать в научных лабораториях, в клиниках, где уже не было места эмоциям…. Сейчас общество восстало против смерти. Точнее, оно стыдится смерти, больше стыдится, чем страшится. Оно ведет себя так, как будто смерти не существует»8.
В современной культуре все шире распространяется следующее представление: не то, чтобы смерти нет, но она может и должна быть уничтожена. Не смерть или отношение к возможной смерти господствуют в сознании общества и индивида, а отношение к возможному бессмертию становится реальностью в повседневной жизни развитых стран. Если Н. Федоров на рубеже XIX—XXвеков мог только мечтать о всеобщем воскрешении на земле с помощью науки, то нынешние сторонники «земного бессмертия» опираются на осязаемые результаты развития современных технологий. Не умирание и достойная смерть другого человека занимают сознание современного человека, а возможность сделать собственный шаг к потенциальному бессмертию, даже за счет довольно спорных критериев смерти для других.
Крионика и нанотехнологии с каждым днем все больше проникаю? в повседневную жизнь. Набирают силу и такие направления науки какгеронтология, изучение биологических процессов старения и, соответственно, технологий омоложения; исследования в области клонирования выходят на свет из закрытых лабораторий и институтов. Появился и эликсир бессмертия — стволовые клетки и новые мифы о чудодейственных результатах лечения препаратами, изготовленными на основетканей человеческих эмбрионов, полученных в результате абортов.
Что же может сейчас заставить человека размышлять о смерти, и соответственно, тем или иным образом относиться к смерти другого, к обрядам прощания и захоронения, к созданию виртуального мира памяти об умерших?
Основной блок работ, концепций, теорий, где традиционной «философской» смерти придается фундаментальное значение, был создан в первой половине XXвека. Первым шагом на пути становления буржуазной, индустриальной эпохи стала мысль о смерти бога, которая только во второй половинеXIXвека обрела ясные очертания в творчестве Ф. Достоевского и Ф. Ницше. Для этого периода характерно стремительное развитие науки и технологий, создание и развитие тяжелой промышленности, крупных городов, инфраструктуры. Только свободный горожанин, буржуа, самодостаточный индивид, действующий под лозунгами свободы, равенства, братства мог провозгласить основой всего существования, т.е. человека, истории, природы не божий промысел, а собственные разум и волю. Слова героев Достоевского «Если бога нет, то все дозволено» и идея Ницше «Бог мертв!» открыли и сделали доступным для цивилизованного сознания скрытые пружины буржуазного прогресса.
Ни одна философская школа не могла обойтись без концепта смерти. Более того, последняя стала «альфой и омегой» бытия человека в работах М. Хайдеггера, Ж-П. Сартра, А. Камю, М. Унамуно, К. Ясперса. Но что более важно, в этих концепциях смерть имела свое особое значение. Все виды спокойной смерти в собственной кровати были отнесены в область «естественной смерти». Философия начала прошлого века не рассматривала «естественную» смерть. Она принимала и понимала только жертвоприношение или угрозы быть убитым, смерть как пограничную ситуацию, т.е. достойную смерть для «сверхчеловека» тоталитарных систем.
Концепции «героических смертей» ушли в историю к середине прошлого века, по крайней мере, сейчас мы не находим в них смысла. Наступили постиндустриальная эпоха, эра общества потребления. Прежняя смерть индустриального человека давно мертва. Интерес культуры к человеческой смерти ограничен сферами юриспруденции, здравоохранения, биотехнологий и ритуальных услуг. Но на современном пространстве мы продолжаем пользоваться языком экзистенциализма, т.е. континентальной философии «героического бессмертия» первой половины прошлого века. Современные Российские и западные авторы полагают, что интерес человека к осмыслению собственной смерти определяется высоки уровнем смертности в том или ином обществе, развитием военных конфликтов, т.е. наличием угрозы насильственного физического уничтожения, либо процессами распада традиционных культур и систем морально-этических ценностей. Однако угроза существованию человека осмысляется не как перспективы возможной смерти, а как отстранение от угрозы смерти, даже в периоды развернутых военных конфликтов. 3. Фрейд блестяще определил болевую точку своего поколения — «Между тем вы легко вообразите, что привело меня к выбору этой темы (смерть — СР.). Это череда ужасных войн, свирепствующих в наше время и лишающих нас ориентации в жизни. Я подметил, как мне кажется, что среди воздействующих на нас и сбивающих нас с толку моментов первое место занимает изменение нашего отношения к смерти. Каково ныне наше отношение к смерти? По-моему, оно достойно удивления. В целом мы ведем себя так, как если бы хотели элиминировать смерть из жизни»9.
То же самое отношение наблюдается и в нашем обществе. «По оценке экспертов Всемирного банка, к 2050 году население России, если в стране не произойдет радикальных структурных изменений рождаемости, смертности и иммиграции, сократится на четверть и составит 100 миллионов человек»10. По данным российских социологов и психологов, количество самоубийств ежегодно составляет угрожающую цифру — 60 тыс. Однако, интерес к исследованиям феномена смерти, возникший в российской культуре в начале и середине 90-х годов прошлого века, к настоящему времени постепенно иссяк. Научные работы, посвященные философским аспектам осмысления отношения современного человека к феномену смерти, встречаются крайне редко.
РЕЦЕПЦИИ СМЕРТИ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ — Стр 2
Феномен, отмеченный Ф. Арьесом — «стыдиться смерти», характерен для современных обществ различного уровня развития и культурных традиций. Стремление к бессмертию и снижение уровня рождаемости — явления одного порядка, а значит, дальнейшее разрушение родовых традиций, в том числе ритуалов прощания и похорон, будет только расширять свою экспансию.
Необходимо отметить распространенную в России ошибку, точнее, — некорректное употребление понятия «танатология». Оно не является синонимом так называемой философии смерти, области культурологии или истории философии, вбирающей в себя любое Упоминание слова «смерть». Понятие танатология (thanatos—смерть,togos—наука) было введено в медицинскую терминологию в 1912 г. » Р. Парком. Объектом исследования является преимущественно процесс умирания, главным образом, — неизлечимо больных. Как отмелет Л.Н. Юрьева, «Интерес к проблемам танатологии заметно оживился в последние десятилетия по нескольким причинам. Прежде всего, в связи с развитием реаниматологии. Психиатрические и психологические аспекты проблемы «оживленного организма» у лиц, перенесших клиническую смерть, терминальные и другие внезапно разившиеся и опасные для жизни состояния, вызвали бурное обсуждение этических проблем, а перед психиатрами и невропатологами подавили задачу лечения, реабилитации и восстановления психической деятельности улиц с постреанимационной болезнью»11. Именно в этом смысле употребляется понятие танатология в бестселлере Р. Моуди «Жизнь после смерти», в известных книгах «Ошибка Ромео» Л. Уотсона и «Переосмысляя жизнь и смерть» профессораП. Зингера. Современная танатология в развитых странах представлена широкой сетью хосписов и непрекращающимися спорами о правомерности эвтаназии, о проблемах продления жизни; борьбой со старением и растущим движением трансгуманистов и имморталистов. Для того чтобы понять, насколько современная западная танатология, специальныеиздания по биоэтике и исследовательские центры далеки от проблематики «бытия-к-смерти» (М. Хайдеггер), «смерти как дара» или «невозможной возможности» (Ж. Деррида), достаточно обратиться к зарубежным официальным сайтам танатологии и биоэтики. Попытки очертить проблемное поле так называемой «философской танатологии», опираясь на положения континентальной философии первой половины прошлоговека, представляются достаточно спорными, особенно сейчас, в эпоху стремительного развития принципиально новых биотехнологий. Подводя итог краткому экскурсу в нынешнюю проблематику широкого круга дисциплин, различных сфер человеческой деятельности, сосредоточенных на исследовании феномена смерти, следует подчеркнуть, что традиционный взгляд «в сторону» смерти исчерпал себя. Главный урок, который дает нам современное развитие науки, заключается в следующем: смерть человека невозможно констатировать, оставаясь в пределах его биологических механизмов жизнедеятельности, а, значит, надо найти новую точку отсчета для самоосмысления, попытаться понять, что смерть является процессом, с которым человек соприкасается здесь и сейчас, процессом, начало которого не укладывается в привычные рамки биологического измерения.
Смерть как исчезновение, простая биологическая точка уравнивала всех и была недоступна человеку. Именно поэтому биологическая смерть выступала своего рода символом бессмертия. Не отношение к смерти, а отношение к собственному бессмертию занимало, в действительности, континентальную философию индустриальной эпохи.
Отказ от биологической концепции смерти открывает возможности для постижения пределов, благодаря которым удерживается процесс саморазвития, а в конечном итоге, саморазрушения.
Феномен смерти — не мгновенное событие. В момент, который определяется как биологическая смерть, смерть человека не происходит, не случается, а завершается, иными словами, процесс смерти подходит к концу. Процесс этот не некий унитарный феномен, неизменный для каждого человека в любую эпоху или период истории. Смерть как процесс, обретаемый человеком, различна. Нет единой на все времена смерти. Речь идет не только о символах, метафорах и различных ритуалах: похоронных обрядах или обрядах жертвоприношения. Феномен смерти — конструкция культуры, которую невозможно осмыслять, интерпретировать вне конкретного социально-экономического контекста, но и само событие смерти (факт смерти) — различно.
Развитие биотехнологий, представление смерти как длительности, не только социальной, но и биологической, множественность возможных критериев смерти ставит последнюю точку в попытках найти универсальный ответ на вопрошание человека о смерти. Современные споры биоэтики о критериях смерти, попытки выделить феномен «социальной смерти», пусть пока еще в сфере медицины, только приоткрывают направления нового осмысления человеком собственного бытия.