Пример реферата по культурологии: Современная культура Греции 20-21 вв.

Выдержка из текста работы

Феномен смерти занимает в современной культуре значительное мес­то, структурными элементами которого являются: философское по­нятие смерти, ее медицинские и юридические критерии, биохимичес­кие процессы старения и умирания, психология восприятия и отно­шения к смерти, обряды похоронной культуры и многое другое. Глав­ное, что отличает исследования данной области — это междисципли­нарный подход. Сегодня невозможно ограничиться историческим ис­следованием похоронных обрядов в ту или иную эпоху, или рассмот­реть идею смерти в истории философии и культуры, и, на основании изучения отдельной сферы человеческой деятельности, делать обоб­щения, претендующие на некую универсальную значимость, как это происходило, например, в философии XIX века. Проблемное поле феномена смерти располагается на пересечении десятков научных на­правлений от изучения процессов, завершающихся биологической смертью, до философско-теологических споров о смысле и месте смерти в жизни человека и общества.

Развернувшийся в этом тематическом поле дискурс начала XXI века радикально отличается от прежних представлений человека, по­этому необходимо очертить структуру современных взглядов, а также понять исторические особенности отношения нынешнего человека к смерти.

Традиционное понятие смерти, как мгновенного и необратимого прекращения жизнедеятельности организма и прекращение его важ­нейших психофизиологических функций, стало формироваться около 400 лет назад, но только в XX веке обрело привычный научный тер­мин — биологическая смерть. Необходимо подчеркнуть, что именно мгновение и необратимость являлись основой медицинских критери­ев смерти. Вплоть до 60-х годов прошлого столетия единственным Критерием смерти человека была остановка дыхания и сердцебиения, так называемый кардио-пульмонологический критерий.

Только на первый взгляд констатация смерти врачом — зауряд­ный процесс. История ошибок и заблуждений, находок и открытий существует столько же, сколько существует человек. В известной книге Л. Уотсона «Ошибка Ромео» приведено множество фактов, даже Курьезов, когда «покойники» оживали и доставляли немало хлопот окружающим. Страх быть погребенным заживо преследовал человека не одно столетие, однако и сейчас, несмотря на невиданное развитие науки и технологий, он продолжает оставаться одним из «популяр­ных» синдромов различных расстройств психики¹. Представления о точечности и необратимости смерти просуществовали вплоть до про- шлого столетия, и именно эти базовые константы подверглись ради­кальному пересмотру. К серединеXXвека смерть из необратимого события превратилась в процесс, в который можно и нужно было вме­шиваться.

В 1936 г. в СССР по инициативе будущего академика В.А. Неговского была создана лаборатория Восстановления жизненных процес­сов при явлениях, сходных со смертью, из которой впоследствии раз­вился первый в мире Институт общей реаниматологии. Впервые в ис­тории науки между жизнью и мгновением смерти были выделены по­граничные (терминальные) состояния: тяжелый шок, запредельная кома, коллапс, предагональное состояние, терминальная пауза, аго­ния и клиническая смерть. Вслед за клинической смертью, согласно теории Неговского, через небольшой интервал времени наступает биологическая, или истинная смерть. Советский академик первый разделил мгновение необратимого события на процессы, выделил клиническую смерть, как этап на пути к биологической и радикально оспорил необратимость естественного конца жизни. Реаниматология показала, что смерть — процесс, доступный врачебному вмешательст­ву, процесс, который можно останавливать и возвращать человека к жизни. Необходимо отметить, что кардио-пульмонологический кри­терий позволяет констатировать клиническую смерть. Именно благо­даря обратимости клинической смерти ошибки в констатации смерти были так часты.

Следующим важным шагом на пути пересмотра вековых пред­ставлений стала концепция критерия смерти мозга, с которой, собст­венно, и началось развитие современной трансплантологии. В рос­сийской культуре последнего десятилетия эта концепция оказалась невостребованной. За исключением редких статей в специальных журналах, история споров западной биоэтики о новых критериях смерти человека остается terraincognitaдля нашего читателя.

Скудная информация, поданная непрофессионалами, препятст­вует развитию не только отечественной трансплантологии, но и рос­сийской биоэтики в целом. Дело, разумеется, не в нежелании знако­миться с новейшими достижениями биотехнологий, а с положением самой трансплантологии в нашей стране. До сих пор она мало доступ­на широким слоям нашего общества. Ведь по сравнению, например, с США, где ежегодно проводятся десятки тысяч операций по пересадке органов, в России статистика оперирует сотнями, а то и десятками ус­пешно проведенных операций.

Первые опыты по трансплантологии органов и тканей проводи­лись в начале прошлого столетия. Отношение академической меди­цинской науки к попыткам пересадки органов было поначалу доста­точно прохладным, — слишком уж дерзкими и необычными выгляде­ли эти планы.

До середины прошлого века опыты по пересадке органов ограни­чивались пределами экспериментальных лабораторий и только к на­чалу 60-х годов стала формироваться трансплантология в современ­ном смысле этого слова. Основной проблемой было — где найти органы? Разумеется, единственным источником был труп. Но дело в том, что только почки, с соблюдением строгих критериев, можно было использовать для пересадки, а такие органы, как сердце, легкие, печень, селезенка, поджелудочная железа остаются непригодны Именно в них, сразу же после констатации биологической смерти, стремительно развиваются процессы разложения. Попытки найти способы длительно хранить эти органы не увенчались успехом. Меди­цина стала перед острейшей проблемой, — либо найти возможность создания искусственных органов, либо пересмотреть базовые при­знаки, по которым врач вправе констатировать смерть человека, и изымать органы, не опасаясь быть обвиненным в преднамеренном убийстве.

Первый шаг в направлении определения новых критериев смерти сделали в США. В 1915 г. известный чикагский хирург, открыто прак­тиковавший эвтаназию, оправдывал свои действия принципиально иным критерием смерти человека — неврологическим, т.е. необрати­мыми нарушениями в мозге. «Мы живем благодаря мозгу… Для тех, у кого мозг погиб или отсутствует, такое ужасное существование не мо­жет называться жизнью»².

В 1959 г. французы Моллар и Гулон описали состояние запредель­ной комы впоследствии называемой смертью мозга. Через небольшой интервал времени после смерти мозга наступает биологическая смерть, но жизнь в коматозном теле можно поддерживать искусствен­ным путем. И хотя подобная поддержка заключается в работе аппара­тов искусственного дыхания и кровообращения, искусственная жизнедеятельность организма может продолжаться в течение дней или даже месяцев. Главное, что необходимо подчеркнуть — аппараты ис­кусственного кровообращения и дыхания не помогут реанимации па­циента.

Таким образом, новые технологии сделали возможным относитель­но долго поддерживать тело пациента в «подвешенном» терминальном состоянии, из которого есть только один «выход» — биологическая смерть. Само же тело, в котором искусственно поддерживается крово­обращение и дыхание, а кожные покровы — розовые и теплые, обрета­ет совершенно необычный статус. И, что самое главное, физиологичес­кое состояние внутренних органов (сердце, легкие, печень и др.) сохра­няется, т.е. они могут быть использованы для пересадки.

Казалось бы, решение для трансплантологии найдено, ведь еже­годно в катастрофах погибает множество людей. Искусственно под­держивая жизнедеятельность организма можно получить достаточное количество необходимых для трансплантологии органов. Но традици­онный критерий не позволяет констатировать смерть при наличии, пусть и искусственного, дыхания и кровообращения и, таким обра­зом, любая попытка изъять органы из «дышащего организма» при­равнивается к преднамеренному убийству. Неважно, что сознание необратимо утрачено, ведь оно не было одним из основных факторов определения биологической смерти. И тогда перед медициной возник совершенно новый вопрос: возможно ли перейти от традиционного кардио-пульмопологического критерия (биологическая смерть) к новому, неврологическому, и констатировать смерть человека на основа­ми необратимой смерти головного мозга?

Эту задачу разрешила работа специального комитета Гарвардской-Медицинской школы в 1968 г. В изданном отчете было предложено, наряду с традиционным критерием, использовать новый — смерть всего мозга и, таким образом, предоставить врачам законное право использовать органы пациента в трансплантологии. Следует подчерк­нуть, что смерть мозга и биологическая смерть это равноправные критерии одного и того же события. Забегая вперед, отметим, что, как в западной литературе, так и в нашей прессе можно встретить такие пассажи, как «пациент с диагнозом смерть мозга умер через три месяца»

Эта некорректность отражает самую больную точку современной биоэтики — ни профессионалы, ни рядовые граждане не могут при­нять от начала и до конца новый критерий смерти. «Больной, у кото­рого констатирована смерть мозга, является живым трупом, как при­нято говорить, препарат «сердце — легкие»»³. Проблема заключается не только в «оплошностях» словоупотребления или недостаточной теоретической подготовке родственников, рядовых медсестер или журналистов. Да и как может общество спокойно признать мертвой беременную женщину, плод которой продолжает развиваться, несмот­ря на то, что у матери констатировали смерть мозга?…

19 апреля 1993 г. Т. Маршалл, 28-летняя мать четверых детей, во­рвалась в один из домов недалеко от Сан-Франциско и, угрожая но­жом хозяину, 60-летнему инвалиду, потребовала денег. Пожилой муж­чина, знакомый с грабителями не понаслышке, выхватил ружье, вы­стрелил ей в голову и вызвал полицию.

На следующий день врачи констатировали смерть мозга Мар­шалл. Полиция Беркли заявила, что погибшая, к тому же, находилась под следствием. В крови убитой были обнаружены следы кокаина и алкоголя, она была на 17 неделе беременности. Ее родители и бой-френд, который заявил, что он — отец будущего ребенка, потребова­ли от врачей невозможного — приложить все усилия и… спасти плод. Стоимость искусственной поддержки «живого трупа» составляла по­рядка 200 000$, плюс такая же сумма для того, чтобы выходить буду­щего новорожденного.

Три с половиной месяца сердце Триши Маршалл продолжало биться, а грудная клетка — вдыхать и выдыхать воздух. Три с полови­ной месяца медицинский персонал ухаживал за мертвым телом и, на­конец, 3 августа с помощью кесаревого сечения ребенок появился на свет. Он был здоров. После трех с половиной недель в палате интен­сивной терапии для новорожденных, Дариус Маршалл отправился домой вместе с бабушкой и дедушкой. Тело его матери отключили от аппаратов искусственной поддержки тогда же, 3 августа, в день и час его рождения⁴.

Критерий смерти мозга сразу стал объектом жестокой критики, как со стороны части профессионалов, так и со стороны представите­лей религии, этики, права и общества в целом. Однако он был принят в различных штатах США, а в 1981 г. в отчете президентской комис­сии «Определение смерти» уже содержалось то, что впоследствии ста­ло единым критерием констатации смерти — UniformDeterminationofDeathAct(UDDA). Сегодня все 50 штатов следуютUDDAв кон­статации, как биологической смерти человека, так и в смерти мозга.

Протест представителей различных конфессий против примене­ния нового критерия смерти — тема достаточно обширная и требует специального исследования. Папская академия жизни в Ватикане в 1998 г. приняла решение пересмотреть критерий и выработать иную позицию, но до сих пор не может прийти к однозначному решению. Иудаизм категорически отвергает рассматриваемый критерий смерти мозга, непросто обстоит дело и в исламе. Любопытно, что, яростно отрицая новый критерий смерти, представители этих конфессий не указываются от трансплантологии. Япония, выдержав 15-летнее табу на применение и, соответственно, обсуждение смерти мозга, в 1991 г. официально приняла этот критерий, но и сейчас ситуация остается достаточно напряженной.

В XIXвеке церковь отказалась от ответственности за констата­цию смерти в пользу медицины, однако до сих пор общество продол­жает обращаться к религии за ответом на самые спорные вопросы со­временной науки. В 1957 г. Международный конгресс анестезиологов, озабоченный тем, что «развитие технологий искусственного поддер­жания жизни делает проблематичным медицинское определение мо­мента смерти», обратился к тогдашнему главе католической церкви папе ПиюXIIс просьбой разъяснить, чем им следует руководство­ваться, проводя границу между жизнью и смертью человека, тот отве­тил, что «уточнять определение смерти — дело не церкви, а врачей»⁵.

В XXвеке прежнее нерушимое событие смерти превратилось в частично обратимый процесс. Соответственно, медицинские, право­вые критерии процесса смерти все больше становятся точкой пересе­чения (зачастую противоположных) целей и задач различных соци­альных групп.

Развитие трансплантологии требует все большего количества жиз­ненно важных органов, а, значит, необходимо постоянно отыскивать новые источники, меняется и критерий смерти мозга. Все новые группы неизлечимо больных людей попадают под новые критерии, т.е. пациенты могут быть отключены от систем искусственной под­держки жизнедеятельности.

Так, появился такой критерий как смерть коры головного мозга. Перенос акцента со всего мозга на функционирование его коры, т.е. отсутствие признаков сознания для подтверждения социальной смер­ти человека подводит черту под вековыми представлениями и спора­ми о сущности смерти. Анатомическим субстратом сознания является кора головного мозга — именно благодаря ей, мы обладаем сознани­ем, способны мыслить, общаться, ставить себе задачи, и некроз (смерть) коры может служить надежным основанием для констатации смерти человека как сознательного существа. Значит, необратимое угасание сознания на уровне анатомо-физиологических структур ко­ры головного мозга открывает возможности разрешить проблемы ост­рейшего дефицита органов. Однако этот критерий может подтолкнуть медицину и общество на очень опасный путь — использование орга­нов пациентов, находящихся в пассивном вегетативном состоянии, которые месяцами, а то и годами находятся в палатах интенсивной терапии, а абсолютная невозможность сознательной деятельности это признак анэнцефалии.

Анэнцефал — ребенок с врожденной аномалией, — у него нет коры головного мозга. В остальном такой новорожденный ведет себя так же, как и обычный младенец, — он даже чихает и улыбается. Та­кие новорожденные нежизнеспособны даже при интенсивной искус­ственной поддержке. Их рождается не так уж и мало — два-три ребен­ка на тысячу. Дилемма, которую поставили перед современной эти­кой детские врачи, оказалась трудно разрешимой. Можно ли относиться к анэнцефалам так же, как к полноценным младенцам, даже с серьезными дефектами, но с сохраненной психикой, сознанием? Можно ли, не дожидаясь естественной (биологической) смерти, признать анэнцефалов своего рода социально мертвыми людьми, т.е. так же, как и в случае с обычной смертью мозга, изъять жизненно необ­ходимые органы для нужд таких же неизлечимо больных детей, стра­дающих, например, врожденными пороками сердца, и неминуемо погибнущих без трансплантации чужого, но здорового органа. Ведь, в отличие от анэнцефала, они могут не только чихать, улыбаться, но и реагировать на окружающее и окружающих и осознанно действовать как человеческие существа.

Если человек разумное существо, то отсутствие коры может слу­жить оправданием современного жертвоприношения на алтарь здо­ровья другого человека. А значит, и давать законное право поступать с новорожденным анэнцефалом так же, как в отдельных странах посту­пают по отношению к неизлечимо больным. США до сих пор не мо­гут решиться на этот шаг, но такая практика — использовать внутрен­ние органы ананцефалов для трансплантации — уже существует в Гер­мании и Италии.

Опасность манипулирования новым критерием проявляется не только в отношении к детям с серьезными врожденными дефектами развития, но и в отношении к больным в пассивном вегетативном со­стоянии (ПВС), т.е. к тем, кто «ведет» растительный образ жизни на больничных койках. Тема смерти коры мозга это не только теоретиче­ские споры, но и конкретные действия, например, в медицинском центре при университете Питтсбурга. Печально известный Питтсбургский протокол до сих пор является одним из самых серьезных ар­гументов против применения критерия смерти коры головного мозга на практике. Получая разрешение от родственников на использова­ние органов тяжело больного пациента после его смерти, специаль­ная бригада врачей немедленно доставляет больного, подключенного к системам искусственной поддержки, в специальную операционную и отключает аппаратуру. Через некоторое время наступает остановка сердца и дыхания. Врачи строго отмеряют положенные две минуты после остановки пульса и немедленно приглашают команду транс­плантологов, находящуюся в соседнем блоке — протокол запрещает трансплантологу, лицу, заинтересованному в получении органов, на­ходиться рядом с обычным врачом в момент констатации смерти, да­бы исключить малейшую возможность преднамеренных действий.

В современной науке смерть предстает как процесс с достаточно размытыми параметрами, и критерии его, и сама констатация факта смерти это, по мнению наиболее радикальных новаторов, точка, по­ставленная произвольно руками науки и медицины на линии жизни. Но, если последнюю точку ставит не природа, а медицина, если бла­годаря достижениям науки человеческий организм утрачивает преж­ние биологические рамки, то, возможно, сам по себе факт смерти не более чем нелепая, фатальная ошибка природы?

Подобное радикальное новаторство в технологиях преобразова­ния человеческой природы воплотилось, например, в крионике еше в 60-х годах прошлого века, когда Р. Эттингер предложил не хоронить, а замораживать останки человека и сохранять их до тех пор, пока наука не научится «воскрешать» замороженные трупы и бесконечно продлевать жизнедеятельность человеческого организма. На первых порах к идее замороженного бессмертия отнеслись настороженно, поскольку технологии того времени позволяют реально воплощать научные фантазии Эттингера. Но уже через десять лет Э. Дрекслер и другие ученые вдохнули новую жизнь в его идеи— наступала эпоха нанотехнологий. Новое направление находится в самом начале своего развития, но «инвестиции в эту область (уже составляющие миллиар­ды долларов) быстро растут, а некоторые простые методы молекуляр­ного производства уже широко применяются»⁶. Значит, недалек тот день, как считают поборники новых технологий, когда крионика пре­вратится в повседневную реальность. И, действительно, несмотря на запрет на развитие этой области в отдельных странах, количество лю­дей, например, в США, подтвердивших согласие на крионическое со­хранение своего тела после смерти, исчисляется сотнями. «В послед­ние годы, по официальным данным, только в три действующих на территории США крионических депозитария поступило около 100 за­мороженных тел (по неофициальным — около 120, в их числе У. Дис­ней и С. Дали). Клиентами крионических компаний люди становятся еше при жизни, ежегодно их число увеличивается на 200-250 чело­век. Сейчас в очереди на посмертную заморозку стоят более 1,5 тыся­чи человек»⁷. В России тоже появляются коммерческие структуры, предлагающие путь к будущей вечной жизни.

Технологии «земного бессмертия» нашли поддержку и среди ин­теллектуалов. В 1957 г. английский биолог Д. Хаксли ввел термин трансгуманизм — новое движение набирает силу во всех развитых странах. Одним из главных положений трансгуманизма является не­отъемлемое право человека продлевать собственную жизнь или орга­низовывать крионическое хранение своего тела. В качестве идейных предшественников этого течения современной культуры можно на­звать таких видных мыслителей прошлого, как биолог Дж.Б.С. Холдейн, физик Дж.Д. Бернал, палеонтолог П. Тейяр де Шарден и другие. Большое влияние на становление трансгуманизма оказали идеи рус­ского космизма в лице Н.Ф. Федорова, В.И. Вернадского, К.Э. Циолковского.

Для того чтобы оценить в полной мере подобное «новаторство» в вопросах жизни и смерти, необходимо рассмотреть отношение совре­менного общества к смерти человека, понять, каким образом пред­ставлена смерть в коллективном и индивидуальном сознании.

Французский историк Ф. Арьес разделяет историю культуры на несколько этапов, каждому из которых соответствует свой облик смерти. По мнению ученого, «прирученная смерть», характерная для общества на ранних этапах развития истории, исчезла, и сейчас в коллективном и индивидуальном сознании господствует «смерть пе­ревернутая». «Традиционная сцена смерти в постели, составлявшая некогда самый существенный элемент ритуала, продолжает играть свою роль… вплоть до XVII-XVIIIвв.». Теперь «Смерть становится грязной и медикализируется. Без красоты последних часов общения с умирающим смерть остается зрелищем ужасным и отталкивающим… Смерть начали запирать в научных лабораториях, в клиниках, где уже не было места эмоциям…. Сейчас общество восстало против смерти. Точнее, оно стыдится смерти, больше стыдится, чем страшится. Оно ведет себя так, как будто смерти не существует»⁸.

В современной культуре все шире распространяется следующее представление: не то, чтобы смерти нет, но она может и должна быть уничтожена. Не смерть или отношение к возможной смерти господ­ствуют в сознании общества и индивида, а отношение к возможному бессмертию становится реальностью в повседневной жизни развитых стран. Если Н. Федоров на рубеже XIX—XXвеков мог только мечтать о всеобщем воскрешении на земле с помощью науки, то нынешние сторонники «земного бессмертия» опираются на осязаемые результаты развития современных технологий. Не умирание и достойная смерть другого человека занимают сознание современного человека, а возможность сделать собственный шаг к потенциальному бессмертию, даже за счет довольно спорных критериев смерти для других.

Крионика и нанотехнологии с каждым днем все больше проникаю? в повседневную жизнь. Набирают силу и такие направления науки какгеронтология, изучение биологических процессов старения и, соответ­ственно, технологий омоложения; исследования в области клонирова­ния выходят на свет из закрытых лабораторий и институтов. Появился и эликсир бессмертия — стволовые клетки и новые мифы о чудодейст­венных результатах лечения препаратами, изготовленными на основетканей человеческих эмбрионов, полученных в результате абортов.

Что же может сейчас заставить человека размышлять о смерти, и соответственно, тем или иным образом относиться к смерти другого, к обрядам прощания и захоронения, к созданию виртуального мира памяти об умерших?

Основной блок работ, концепций, теорий, где традиционной «философской» смерти придается фундаментальное значение, был создан в первой половине XXвека. Первым шагом на пути становле­ния буржуазной, индустриальной эпохи стала мысль о смерти бога, которая только во второй половинеXIXвека обрела ясные очертания в творчестве Ф. Достоевского и Ф. Ницше. Для этого периода харак­терно стремительное развитие науки и технологий, создание и разви­тие тяжелой промышленности, крупных городов, инфраструктуры. Только свободный горожанин, буржуа, самодостаточный индивид, действующий под лозунгами свободы, равенства, братства мог про­возгласить основой всего существования, т.е. человека, истории, при­роды не божий промысел, а собственные разум и волю. Слова героев Достоевского «Если бога нет, то все дозволено» и идея Ницше «Бог мертв!» открыли и сделали доступным для цивилизованного сознания скрытые пружины буржуазного прогресса.

Ни одна философская школа не могла обойтись без концепта смерти. Более того, последняя стала «альфой и омегой» бытия чело­века в работах М. Хайдеггера, Ж-П. Сартра, А. Камю, М. Унамуно, К. Ясперса. Но что более важно, в этих концепциях смерть имела свое особое значение. Все виды спокойной смерти в собственной кровати были отнесены в область «естественной смерти». Философия начала прошлого века не рассматривала «естественную» смерть. Она принимала и понимала только жертвоприношение или угрозы быть убитым, смерть как пограничную ситуацию, т.е. достойную смерть для «сверхчеловека» тоталитарных систем.

Концепции «героических смертей» ушли в историю к середине прошлого века, по крайней мере, сейчас мы не находим в них смысла. Наступили постиндустриальная эпоха, эра общества потребления. Прежняя смерть индустриального человека давно мертва. Интерес культуры к человеческой смерти ограничен сферами юриспруденции, здравоохранения, биотехнологий и ритуальных услуг. Но на совре­менном пространстве мы продолжаем пользоваться языком экзистен­циализма, т.е. континентальной философии «героического бессмер­тия» первой половины прошлого века. Современные Российские и западные авторы полагают, что инте­рес человека к осмыслению собственной смерти определяется высо­ки уровнем смертности в том или ином обществе, развитием воен­ных конфликтов, т.е. наличием угрозы насильственного физического уничтожения, либо процессами распада традиционных культур и сис­тем морально-этических ценностей. Однако угроза существованию человека осмысляется не как перспективы возможной смерти, а как отстранение от угрозы смерти, даже в периоды развернутых военных конфликтов. 3. Фрейд блестяще определил болевую точку своего по­коления — «Между тем вы легко вообразите, что привело меня к вы­бору этой темы (смерть — СР.). Это череда ужасных войн, свирепст­вующих в наше время и лишающих нас ориентации в жизни. Я под­метил, как мне кажется, что среди воздействующих на нас и сбиваю­щих нас с толку моментов первое место занимает изменение нашего отношения к смерти. Каково ныне наше отношение к смерти? По-моему, оно достойно удивления. В целом мы ведем себя так, как если бы хотели элиминировать смерть из жизни»⁹.

То же самое отношение наблюдается и в нашем обществе. «По оценке экспертов Всемирного банка, к 2050 году население России, если в стране не произойдет радикальных структурных изменений рождаемости, смертности и иммиграции, сократится на четверть и составит 100 миллионов человек»¹⁰. По данным российских социоло­гов и психологов, количество самоубийств ежегодно составляет угро­жающую цифру — 60 тыс. Однако, интерес к исследованиям феноме­на смерти, возникший в российской культуре в начале и середине 90-х годов прошлого века, к настоящему времени постепенно иссяк. Научные работы, посвященные философским аспектам осмысления отношения современного человека к феномену смерти, встречаются крайне редко.

РЕЦЕПЦИИ СМЕРТИ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ — Стр 2

Феномен, отмеченный Ф. Арьесом — «стыдиться смерти», харак­терен для современных обществ различного уровня развития и куль­турных традиций. Стремление к бессмертию и снижение уровня рож­даемости — явления одного порядка, а значит, дальнейшее разруше­ние родовых традиций, в том числе ритуалов прощания и похорон, будет только расширять свою экспансию.

Необходимо отметить распространенную в России ошибку, точ­нее, — некорректное употребление понятия «танатология». Оно не является синонимом так называемой философии смерти, области культурологии или истории философии, вбирающей в себя любое Упоминание слова «смерть». Понятие танатология (thanatos—смерть,togos—наука) было введено в медицинскую терминологию в 1912 г. » Р. Парком. Объектом исследования является преимущественно про­цесс умирания, главным образом, — неизлечимо больных. Как отме­лет Л.Н. Юрьева, «Интерес к проблемам танатологии заметно оживился в последние десятилетия по нескольким причинам. Прежде всего, в связи с развитием реаниматологии. Психиатрические и психологические аспекты проблемы «оживленного организма» у лиц, пе­ренесших клиническую смерть, терминальные и другие внезапно раз­ившиеся и опасные для жизни состояния, вызвали бурное обсужде­ние этических проблем, а перед психиатрами и невропатологами по­давили задачу лечения, реабилитации и восстановления психической деятельности улиц с постреанимационной болезнью»¹¹. Именно в этом смысле употребляется понятие танатология в бест­селлере Р. Моуди «Жизнь после смерти», в известных книгах «Ошибка Ромео» Л. Уотсона и «Переосмысляя жизнь и смерть» профессораП. Зингера. Современная танатология в развитых странах представлена широкой сетью хосписов и непрекращающимися спорами о правомер­ности эвтаназии, о проблемах продления жизни; борьбой со старением и растущим движением трансгуманистов и имморталистов. Для того что­бы понять, насколько современная западная танатология, специальныеиздания по биоэтике и исследовательские центры далеки от проблемати­ки «бытия-к-смерти» (М. Хайдеггер), «смерти как дара» или «невозмож­ной возможности» (Ж. Деррида), достаточно обратиться к зарубежным официальным сайтам танатологии и биоэтики. Попытки очертить про­блемное поле так называемой «философской танатологии», опираясь на положения континентальной философии первой половины прошлоговека, представляются достаточно спорными, особенно сейчас, в эпоху стремительного развития принципиально новых биотехнологий. Подводя итог краткому экскурсу в нынешнюю проблематику ши­рокого круга дисциплин, различных сфер человеческой деятельности, сосредоточенных на исследовании феномена смерти, следует под­черкнуть, что традиционный взгляд «в сторону» смерти исчерпал се­бя. Главный урок, который дает нам современное развитие науки, за­ключается в следующем: смерть человека невозможно констатиро­вать, оставаясь в пределах его биологических механизмов жизнедея­тельности, а, значит, надо найти новую точку отсчета для самоосмыс­ления, попытаться понять, что смерть является процессом, с которым человек соприкасается здесь и сейчас, процессом, начало которого не укладывается в привычные рамки биологического измерения.

Смерть как исчезновение, простая биологическая точка уравнивала всех и была недоступна человеку. Именно поэтому биологическая смерть выступала своего рода символом бессмертия. Не отношение к смерти, а отношение к собственному бессмертию занимало, в действи­тельности, континентальную философию индустриальной эпохи.

Отказ от биологической концепции смерти открывает возможно­сти для постижения пределов, благодаря которым удерживается про­цесс саморазвития, а в конечном итоге, саморазрушения.

Феномен смерти — не мгновенное событие. В момент, который определяется как биологическая смерть, смерть человека не происхо­дит, не случается, а завершается, иными словами, процесс смерти под­ходит к концу. Процесс этот не некий унитарный феномен, неизмен­ный для каждого человека в любую эпоху или период истории. Смерть как процесс, обретаемый человеком, различна. Нет единой на все вре­мена смерти. Речь идет не только о символах, метафорах и различных ритуалах: похоронных обрядах или обрядах жертвоприношения. Фе­номен смерти — конструкция культуры, которую невозможно осмыс­лять, интерпретировать вне конкретного социально-экономического контекста, но и само событие смерти (факт смерти) — различно.

Развитие биотехнологий, представление смерти как длительности, не только социальной, но и биологической, множественность возмож­ных критериев смерти ставит последнюю точку в попытках найти уни­версальный ответ на вопрошание человека о смерти. Современные спо­ры биоэтики о критериях смерти, попытки выделить феномен «соци­альной смерти», пусть пока еще в сфере медицины, только приоткрывают направления нового осмысления человеком собственного бытия.