Содержание
Содержание
Введение3
1. Понятие ценности и ее общая характеристика4
2. Классификация ценностей11
Заключение14
Список используемой литературы15
Выдержка из текста работы
Условия, в которые поставлен современный человек, сделали необходимым акцент на теме понимания и объяснения. Прежде всего, потому, что накопленный веками и, особенно, последним столетием, опыт, как в сфере морально-психологической, так и научно-технической, потребовал нового осмысления и нового соотнесения с современными реалиями. Поиск ориентиров заставил обратиться к этой теме не только философов, но и психологов, социологов, культурологов, историков. Вследствие значительного усложнения отношений в социуме, проблема понимания действительно стоит очень остро, и есть повод утверждать, что эта проблема выходит на первый план в периоды кризисных моментов развития культуры, когда сложившиеся мировоззренческие схемы подвергаются переосмыслению, переработке, а новые либо еще не сформированы, либо не коррелируются с традиционными. По мнению многих культурологов, именно в такой переломный момент и вынужден жить и действовать современный человек. Именно поэтому так важно обратиться к прошлому и использовать накопленные знания для блага и процветания последующих поколений, так как не вызывает сомнений тот факт, что любая наука и любая технология имеет в своем «анамнезе» весь пласт человеческой культуры, заложенной в языке, и его непосредственных лингвистических проявлениях, нравственных нормах, системах мировоззрения, отношения к реальности и традициях в широком смысле.
Понимание и непонимание как два постоянно сосуществующих и взаимоисключающих явления, постоянно присутствуют в нашей жизни. Это индивидуализированный процесс, подверженный влиянию многих факторов, таких, как: особенности психики, нервной системы, характер воспитания, уровень личного духовного развития, наконец, окружающие условия (социально — культурная среда). В философском контексте понимание — это «универсальная форма освоения действительности, постижение и реконструкция смыслового содержания явлений исторической, социально-культурной, а также природной реальности». (Философия под ред.В.П. Кохановского Ростов-на-Дону. 2003, стр.493). Одновременно понимание оказывается обращено вовне, так как связано с неизбежной вовлеченностью человека в различные системы коммуникации, а также в исторический контекст. Из этого следует, что феномен понимания неразрывно связан с другим философским понятием — объяснением, которое призвано раскрыть глубинный смысл изучаемого объекта. Объяснение, согласно современному финскому философу, Г.Х. Вригту, имеет множество форм, однако наиболее употребимо объяснение каузальное, то есть раскрывающее причинно — следственную связь. В свою очередь каузальные объяснения делятся на обращенные в будущее (то есть предсказания) и оглядывающиеся назад (то есть ретросказания). Экспериментальные науки, занятые проблемами развития событий и процессов, используют первые, исторические науки отдают предпочтение вторым.
Оба процесса — как понимание, так и объяснение — являются неотъемлемыми свойствами процесса познания, главного предмета исследования одного из основных разделов философии — гносеологии. И в одном ряду с проблемами познания, понимания и объяснения стоит проблема интерпретации. Собственно, именно интерпретация и лежит в основе настоящего понимания. Абсолютно вся познавательная деятельность подразумевает необходимость постоянной трактовки и истолкования знаков, слов, текстов, теорий, произведений искусства. И в процессе понимания человек постоянно сталкивается с осмыслением и истолкованием познаваемого, а это значит, что процесс интерпретирования прочно интегрирован в нашу повседневную жизнь, охватывая самые широкие сферы деятельности человека и являясь основой любых процессов общения и интеллектуального постижения действительности. Строго говоря, в любом диалоге происходит интерпретация языка собеседника, однако интерпретация текстов художественных произведений, с которой чаще всего имеет дело философия, — носит совершенно иной характер. Художественная речь гораздо более многозначна, смысл ее зависит от подтекста и контекста, она находится в определенных исторических и культурных условиях, а также на нее оказывают влияние индивидуальные особенности личности автора. Интерпретация должна быть «вооружена» как объективными данными, относящимися к изучаемому тексту, так и «оружиями» познающего субъекта — теоретической подготовленностью, ориентацией в системе ценностей.
Индивидуальное «Я» познающего субъекта состоит из множества представлений — как о реальных объектах, так и об абстрактных понятиях, и о вещах, существующих лишь в воображении, об этических нормах и вопросах веры. Все это — составляющие внутреннего мира человека, и смыслы, которыми наделяются предметы познания, являются порождениями внутреннего мира. Познающий человек пытается таким образом организовать факты, чтобы они приобрели для него смысл и по кусочкам сформировали картину мира. Зачастую результаты этой деятельности оказываются противоречащими здравому смыслу, но одна из главных проблем языка и заключается в возможности его многозначного толкования. По выражению Л. Витгенштейна, «Язык — это лабиринт путей. Вы можете подойти к какому-то участку с одной стороны и знать, куда идти дальше, а можете, попав в то же самое место с другой стороны, заблудиться». Однако интерпретация не есть только свойство гуманитарного познания мира. В естественных науках интерпретация фактически означает соотнесение теории с реальностью. При этом вполне допустимо наличие нескольких интерпретаций у одной и той же теории, или теории могут выступать в качестве интерпретаций друг для друга. Можно сказать, что интерпретация является определенным двуединством, так как включает в себя и процесс, и результат. Очевидно, что результат может быть выражен также двояко: как внешний объект (перевод, пересказ), или же только внутренний — как индивидуальное понимание. Интерпретация также обязательно имеет определенные рамки, которые диктуются личностными и социальными предпосылками, имеющимися у автора, а также системой ценностей и ориентиров у самого интерпретатора. Интерпретация, порожденная внутренним миром интерпретатора, воплощаясь в языковом выражении, может дополнять, сужать и даже в корне менять внутренний мир не только самого интерпретатора, но и сторонних наблюдателей. Собственно только та деятельность интерпретатора может быть названа успешной, которая не только обогатила его собственное понимание, но и была передана другим.
В социально-гуманитарном знании понимание, объяснение и интерпретация находят свое полное отражение в философской герменевтике. Познание, особенно, гуманитарное, постоянно имеет дело с текстами, как историческими, так и современными, а также, соответственно, с контекстами и подтекстами. Поэтому проблема постижения природы понимания, интерпретации всех элементов текста, определение роли языка в процессе познания являются первоочередными задачами. Собственно поиск смысла, либо раскрытие уже существующего смысла напрямую ведет к проблемам герменевтики. И познающий субъект приравнивается к человеку интерпретирующему.
Герменевтика происходит от греческого слова «hermeneia» — «понимание», «объяснение», этимология этого слова восходит к имени древнегреческого бога Гермеса, который был призван передавать людям веления Олимпийских богов. Объяснение и истолкование этих посланий также входило в его функции. Сама герменевтика как философская проблема тоже зародилась в Древней Греции. Философы, занимавшиеся обучением чтению, литературе, риторике, имели в качестве одного из основных источников поэмы Гомера, истинный смысл которых был завуалирован мифологическим содержанием. «В иноязычной философии и филологии под герменевтикой понимали искусство толкования иносказаний, многозначных символов, интерпретацию произведений древних поэтов, прежде всего Голана. Затем это понятие означало искусство толкования священного Писания, а потом и искусство верного перевода памятников прошлого» (Спиркин А.Г. Философия.М., 2002, стр.146). В Средние века развивалась библейская экзегетика — учение об истолковании текстов Священного писания, первоначальный смысл которых был не совсем ясен вследствие их давности или недостаточной сохранности источников. Если вначале христианство воспринимало текст Библии как запись подлинных слов Бога, а значит, как абсолютную и непогрешимую истину, то позднее возникла необходимость в объяснении обнаружившихся внутренних противоречий, ошибок и нелепостей, которые, как выснилось, в Библии содержатся в большом количестве. Для этого нужно было создать систему трактовки Священных текстов. Позднее возникла юридическая герменевтика. Формирование методов герменевтики началось с изучения правил истолкования и, следовательно, понимания самых разнообразных текстов. Особенности содержания изучаемых текстов и породили определенные правила. Поэтому раньше всего возникла филологическая герменевтика, обращенная, в основном, к античной литературе. Проблемами интерпретации действительно занимаются и филология, и лингвистика, и семантика, но только опыт герменевтики позволил полностью переосмыслить значение интерпретации и определить ее настоящую роль в повседневной познавательной деятельности человека. Герменевтика возвела интерпретацию на уровень бытия, приравняв «существование» к «пониманию», и тем самым возвысила, казалось бы, незначительный процесс до глобального уровня бытия индивидуума. Кроме этого, ее заслугой является признание того, что интерпретация присутствует абсолютно на всех уровнях познавательной деятельности — от самого первого восприятия до построения философских концепций. Герменевтика включает в себя не только решение философских проблем интерпретации, но и занимается вопросами ее объективности, правилами, критериями оценки. Человек, которым интересуется герменевтика, живет не в объективном сиюминутном мире, а в культурно — историческом пространстве, в мире ценностей и смыслов, обычаев, знаний и искусств. Поэтому социально — культурные установки и исторический контекст играют очень важную роль. Особенностью герменевтики является установление тесной связи между интерпретатором и тем, кого он интерпретирует. Очевидно, что через интерпретируемый текст или произведение эти двое вступают в тесные отношения, несмотря на то, что зачастую их разделяют эпохи, разница культур, или просто особенности личностей. Одной из принципиально важных для герменевтики установок является признание того, что «между сознанием и реальностью поистине зияет пропасть смысла». Реальность обретает существование только после того, как наделяется смыслом, а абсолютная реальность не может существовать в принципе. (Э. Гуссерль. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии.М., 1994. С.10 — 11).
Одним из основоположников современной герменевтики считается немецкий философ и ученый Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер. Его метод действительно явился революционным. В отличие от древнегреческой традиции, согласно которой интерпретация находится в рамках логики и риторики, Шлейермахер ввел в употребление категорию «бессознательного», которое является первоначальным импульсом. То есть, интерпретация фактически признается жизненным инстинктом. В 1819 году им была создана программа создания герменевтики как общего искусства понимания. По его мнению, не должно существовать разницы между трактовкой библейских текстов и текстов художественных, юридических, исторических, научных. Ко всем к ним должен быть применим единый метод понимания, и тогда станет возможной единая герменевтика. Новизна его подхода заключается еще и в том, что ранее исходным пунктом была ситуация «понимания», а герменевтика включалась лишь в тот момент, когда человек сталкивался с «непонятным». Шлейрмахер же оттолкнулся именно от феномена «непонимания»: герменевтика должна быть ориентирована на глубинное понимание речи с самого начала, а не только, когда понятность нарушается. Собственно интерпретацию Шлейермахер рассматривает не как анализ текста, а как диалог двух людей — автора и интерпретатора. Автор пытается выразить свои мысли, и своеобразно «кодирует» текст, а интерпретатор занимается его расшифровкой и истолкованием этих мыслей. При этом интерпретация состоит из двух своих ипостасей — непосредственно грамматической и, что не менее важно, психологической, в ходе которой интерпретатору предстоит постичь внутренний мир автора, его мотивы, идеи. Более того, психологическая интерпретация есть и первоочередная задача герменевтики, и то, что делает герменевтику искусством. Шлейермахер оказался одним из первых, кто утвердил необходимость соотнесения текста с историческими и культурными факторами его возникновения, так как ни одно грамматически оформленное выражение мыслей не может быть вырвано из эпохи и этнической среды. Согласно его воззрениям, разум не является категорией вневременной значимости, которая вовлекала бы всех в процесс понимания. Для Шлейермахера такой объединяющей силой может быть только язык, потому что он включает в себя и мышление (именно в речи, письменной или устной, мышление находит свое выражение). Процесс понимания же представляет собой разматывание клубка, приводящее в результате к мышлению, породившему речь. Не случайно, сформулировав множество правил интерпретации, Шлейермахер не счел нужным указать способ применении этих правил, так как большую роль играет в этом процессе интуиция и отгадывание. При этом он указывает, что полное понимание автора является несомненной утопией, так как возможно только в рамках грамматической интерпретации. Его тезис «понимать лучше автора» подразумевает углубление интерпретатора не в словесную, а в чувственную составляющую текста. Также Шлейермахеру принадлежит утверждение одного из ключевых понятий — герменевтического круга: это принцип понимания текста, основанный на диалектике части и целого: понимание целого складывается из понимания отдельных его частей, а для понимания частей необходимо предварительное понимание целого. В «геометрическом» выражении это и есть движение по кругу — от целого к части и от части к целому. К тому же понятия части и целого применимы не только к отдельно взятому тексту и его элементам. Мысля более крупно, текст тоже является частью по отношению ко всему наследию автора, все наследие автора является частью некоего жанра, а жанр — частью картины мировой литературы.
Искания Шлейермахера оказали огромное влияние на развитие герменевтики и, хотя ее поворот в сторону философии произошел только в 20 веке, намеки на это можно найти еще у Ницше. Например, в его утверждениях о том, что человек сам конструирует свой мир и формирует его с помощью своей силы. Разумное мышление Ницше рассматривает как «интерпретирование по схеме, от которой мы не можем освободиться», а ценность мира восходит к нашей интерпретации. Интерпретацию он трактует как базовый момент в процессе познания, а интерпретативное отношение индивида к миру выводится на первый план. В этом смысле очень показательно его утверждение «нет фактов, есть только интерпретации». Новая концепция герменевтики была выдвинута Вильгельмом Дильтеем. Гуманитарные науки, в отличие от наук естественных, он относил к наукам о человеческом духе (сюда входили все науки так или иначе связанные с обществом и местом человека в нем), а герменевтику стал считать методологической основой для них. Содержание гуманитарных наук составляют проблемы человеческого духа, его мыслей и чувств, а потому действия человека должны быть расшифрованы и интерпретированы для лучшего понимания. Раскрытие смысла действий людей — вот есть настоящий предмет гуманитарных исследований. Дильтей справедливо полагал, что грамотно проанализировать прошедшее можно только при условии правильной интерпретации источников, а для этого необходимо глубинно постичь мир автора — его менталитет, мотивацию, образ жизни. Интересно, что Дильтей выдвигает концепцию, согласно которой меняется перспектива: вместо человека как познающего субъекта, вместо разума исходным становится «целостный человек», «тотальность человеческой природы», «полнота жизни». Обозначив проблему понимания жизни, он приходит к выводу, что понимание может иметь различные градации. На самом высшем уровне оно и становится истолкованием или интерпретацией. Традиционная герменевтика интересует Дильтея как «интерпретация сохранившихся в тексте остатков человеческой жизни». Любопытно, однако, что, по Дильтею, понимание самой жизни не может равняться пониманию любой предметной области — так как человеческая жизнь не позволяет определить себя как «предмет» или «текст». Специфика философии Дильтея заключается в том, что понятия «жизнь» и «историческая действительность» рассматриваются им как практически идентичные. В связи с этим метод философии жизни держится на трех китах: переживание определенных жизненных состояний и исторических процессов — их выражение — и их понимание.
Определенной вехой в развитии герменевтики стал так называемый «онтологический поворот» Мартина Хайдеггера. Он заключается в том, что из анализа текстов герменевтическая интерпретация превратилась в философское учение об экзистенциальных основах человеческого бытия. Пониманию он присваивает роль не только и не столько методологического процесса, но первоначальной формы человеческой жизни. Герменевтика, по его мнению, выражает специфику самого существования человека, поскольку понимание и истолкование являются изначальными способами человеческого бытия. То есть вопрос о смысле познаваемого приравнивается к вопросу о смысле существования вообще. Мир и человек у Хайдеггера образуют единство, и потому слово «человек» он практически не употребляет, заменив его более емким и широким Dasein, означающим существование, «здесь — бытие». В связи с этим он приходит к выводу, что если человек сам являет собой бытие, то он обладает и изначальным пониманием бытия. Следовательно, раскрытие своей сути — это и есть форма существования человека, а понимание в этом контексте — не способ познания, а определяющая черта существования, способ бытия. Кроме этого изначально заложенного понимания, Хайдеггер выделяет и еще один уровень — вторичное понимание — которое возникает на ментальном уровне и является философской или филологической интерпретацией. Филологическая интерпретация также меняет свое значение, так как язык Хайдеггер рассматривает не как способ коммуникации, порожденный сознанием, но как «дом бытия», то есть тот «рупор», через который говорит само бытие. Размышляя над повседневной деятельностью человека, Хайдеггер приходит к выводу, что человек приходит в мир извне и вынужден действовать во времени, не имея возможности отвлечься и предсказать или объяснить многие свои действия. У человека в этом мире нет готовых объяснений фактов и явлений, поэтому каждое объяснение есть интерпретация. При этом утвердить истинность или ложность отдельно взятой интерпретации также не представляется возможным.
Немалый вклад в развитие герменевтики внес и ученик Хайдеггера — Х.Г. Гадамер. В своих работах он сделал попытку осмыслить предшествующий ему опыт и осуществить синтез идей, связанных с поворотом к онтологии. Особое значение в его учении имеют категории пред-понимания, предрассудка, традиции, горизонта понимания. Предпонимание, усвоенное им, очевидно, еще от Хайдеггера, — это предпосылка понимания, необходимая для всякой интерпретации, ее можно корректировать и даже исправлять, но нельзя полностью от нее избавиться, так как предпонимание является истоком любого понимания. Понятие предрассудка (или пред-суждения) не несет в себе изначально негативной окраски, так как подразумевает «суждение, вынесенное до окончательной проверки всех фактически определяющих моментов», а значит, несущее в себе возможность как положительную, так и отрицательную окончательную оценку. Язык — носитель понимания традиции, и универсальная среда, в которой хранятся предрассудки, в этой же среде осуществляется понимание, а интерпретация — способ осуществления понимания. По Гадамеру, язык — это не только человеческие слова, но и языки природы, искусства, и даже «язык» вещей. Неполнота и многозначность всех этих объектов требует интерпретации, причем последняя способна значительно менять первоначальный смысл в силу участия интепретатора. Гадамер утверждает, что «идеал неучастия интерпретатора» недостижим, поэтому истолкование всегда включает его понятия и представления. Временное различие между автором и интерпретатором еще со времени «онтологического поворота» Хайдеггера перестает считаться пропастью, которую необходимо преодолевать для полного погружения в историческую эпоху, ее язык и систему образов. Этому временному отрезку в герменевтике придается очень большое значение, так как он провоцирует большую объективность исторического познания и позволяет увидеть подлинный смысл события. Разница во времени между текстом и интерпретатором рассматривается Гадамером как преимущество, так как несет в себе возможность задать новые смыслы авторским намерениям: «Временное отстояние, осуществляющее фильтрацию, является не какой-то замкнутой величиной — оно вовлечено в процесс постоянного движения и расширения. Именно это временное отстояние, и только оно, позволяет решить собственно критический вопрос герменевтики: как отделить истинные предрассудки, благодаря которым мы понимаем, от ложных, в силу которых мы понимаем превратно». (Гадамер Х. — Г. Истина и метод. Стр.353). Важно, что Гадамер обращает внимание на проблему множественности интерпретаций и ставит вопрос об их правильности. К этой проблеме он подходит, взяв за основу опыт риторики. Согласно ему, традиция, заданная риторикой не теряет своей актуальности и сохраняет значимость в интерпретации текстов. Если для последователей Платона «подлинная риторика не может быть отделена от знания истины вещей», то предпосылкой интерпретации текстов является предположение, что они содержат истину относительно вещей. При этом задача интерпретатора — не просто технически установить смысл, но «Стремиться понять смысл текста уже означает принять вызов, заключенный в тексте. Истина, на которую претендует текст, остается предпосылкой герменевтических усилий, даже и в том случае, если в итоге познание должно будет перейти к критике, а понятое суждение окажется ложным». (Гадамер Г. — Г. Риторика и герменевтика) В этой связи он обнаруживает, что вопрос об истине не есть вопрос метода, но вопрос о проявлении бытия для понимающего субъекта. Интересно также, что герменевтику он рассматривает как путь к истине, как процесс получения знания.
Линию «онтологического поворота» продолжил и французский ученый Поль Рикёр. Герменевтика все больше начинает интересовать философов не как вспомогательная задача для расшифровки текстов, но как характеристика человека. В этом контексте интересна цель, которую ставит Рикёр: разработать обобщающую философскую концепцию человека XX века, для этого он стремится исследовать все значительные учения философии нового времени и синтезировать их в единой феноменологической герменевтике. «Понимание текста текста — это внутренняя работа читателя. Эта работа со смыслом и временем» — считает Рикёр. (Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике.М., 1995, стр.215) Он предлагает такую трактовку интерпретации, которая соединила бы в себе истину и метод и явила бы собой триединство смыслового, рефлексивного и экзистенциального аспектов. Вслед за Гадамером он полагает, что множественность интерпретации есть ее неотъемлемое свойство, и выражает самую ее суть.
Американский культуролог и антрополог Л.А. Уайт разделил по смыслу два процесса, протекающих во времени — исторический и эволюционный. Различие, по его мнению, таково, что исторический процесс связан с определенными пространственно-временными ориентирами, в то время как эволюционный процесс носит характер независимый от времени и места. Существует в культуре еще и третий, формально-функциональный, процесс, который является вневременным. В связи с этим Уайт выделяет и три вида интерпретации, соответствующие этим процессам: история, эволюционизм и функционализм. Эти способы интерпретации культуры одинаково важны для понимания и представлены, по мнению Уайта, практически во всех науках, в то числе и естественных.
Несколько иное восприятие интерпретации сложилось в аналитической философии, в частности в ее лингвистической составляющей. Интересна теория интерпретации американского философа Д. Дэвидсона. По его мнению, залог успешной коммуникации между людьми — это изучение общей структуры языка и наличие общих убеждений. Дэвидсон расширил понимание предпосылок интерпретации, обратив внимание на то, что реальность формируется с помощью двух элементов: языка и интерпретации. Познание мира, по его убеждению, возможно только во взаимном контакте с другими людьми при помощи объединяющего людей языка и событий. Он отвергает идеи о том, что каждый индивид может построить картину мира, основываясь на собственных восприятиях, идущих от органов чувств (так называемый «перцептивный солипсизм). Сознание является носителем «интерсубъективного» начала, а в основе понимания лежит коммуникативная деятельность человека. В связи с этим он утверждает, что события и общение образуют «контекст значения», который требует интерпретации. Теория, разработанная Дэвидсоном, получила название «теории радикальной интерпретации». В его основе положение о связи частного и целого: понимание отдельного предложения требует понимания языка вообще, как системы, то есть, чтобы интерпретировать отдельно взятую фразу, нужно проинтерпретировать всю систему. При этом для истолкования фразы нужно принять во внимание и не верифицируемые составляющие текста, такие, как убеждения, верования, желания автора. Также для теории радикальной интерпретации важно положение о том, что существуют два составляющих истолкования речи: интерпретация предложений и приписывание говорящему убеждений. Имеется в виду, что для понимания смысла следует прежде всего выявить у автора и интерпретатора общие убеждения, а затем выявить и осмыслить разногласия. Из этого возникает новый вопрос, который развивает в своей теории Дэвидсон: вопрос истины, а именно — как влияет согласие говорящего и интерпретатора на истинность результата? На первый взгляд, может показаться, что достигнутое согласие и есть цель процесса интерпретации, которое делает ее успешной. Однако вопрос об истинности остается открытым — ведь само по себе согласие еще не означает, что в реальности положение дел обстоит именно так. Впрочем, в контексте проблемы понимания важно то, что общие убеждения помогают в процессе коммуникации, и это не менее важно, чем истина, достигнутая (или не достигнутая) в результате. «Согласие не создает истины, однако большая часть того, относительно чего достигнуто согласие, должна быть истинной, чтобы кое-что могло быть ложным. …Слишком большое количество реальных ошибок лишают человека возможности правильно судить о вещах. Когда мы хотим дать интерпретацию, мы опираемся на то или иное предположение относительно общей структуры согласия. Мы предполагаем, что большая часть того, в чем мы согласны друг с другом, истинна, однако мы не можем, конечно, считать, что мы знаем, в чем заключена истина». (Дэвидсон Д. Метод истины в метафизике // Аналитическая философия: становление и развитие. Антология.М., 1998. С.344-345).
Развитие герменевтической теории связано с именем итальянского философа Эмилио Бетти. Ему принадлежит несколько работ, посвященных данной проблеме, в частности «Общая теория интерпретации» и «Герменевтика как общая методика наук о духе». Он отмечает, что «… Везде, где мы находим чувственные формы, посредством которых дух одного обращён к духу другого, приходит в движение наше интерпретативная активность, ищущая смысл этих форм». Таким образом, интерпретации подлежит весь мир: события, факты, поступки, идеи, идеалы, и прочие объекты действительности. При этом Бетти утверждает, что смысл не навязывается объекту интерпретатором извне, его надлежит добыть в мучительных поисках из самого текста, в котором он заложен изначально. Бетти сформулировал четыре закона герменевтического процесса. Первый закон — герменевтической автономии объекта. Он гласит, что объект интерпретации есть продукт человеческого духа, а значит, несет в себе активное начало. Именно это начало и есть то, что следует искать интерпретатору, то есть смысл — это скрытое проявление герменевтической автономии, которое подлежит нахождению и расшифровке. Второй закон — фактически дублирует идею герменевтического круга. Он говорит о том, что части текста могут быть поняты правильно только в свете целого, а общий смысл текста выявляется при правильном понимании деталей. Третий закон — актуальности понимания — относится к сфере интерпретатора. Его смысл заключается в том, что толкователь не может полностью нивелировать свое личное отношение и «сделаться незаметным». В любом случае в процессе понимания он отталкивается от своего опыта и своих жизненных убеждений, представляя объект через призму своего «духовного горизонта». Четвертый закон также относится к интерпретатору и указывает на то, что он должен иметь определенную широту интересов и кругозора, чтобы быть открытым для понимания. Бетти считает, что душа должна быть подготовлена к восприятию объекта, для этого интерпретатор должен уметь даже отказываться от себя, от своих предрассудков, ради познания цели объекта интерпретации.
Одна из самых интересных личностей среди последователей Бетти — Э. Хирш. Развивая теорию интерпретации, он опирался на работы различных ученых — лингвистов, литературоведов, философов и выявил важные проблемы. Следует ли считать, что исключение авторского значения текста закономерно для интерпретации, если принять во внимание тот факт, что смысл текста может меняться не только для читателя, но и для самого автора тоже? При этом Хирш допускает, что сам автор не всегда может точно сформулировать, что он имел в виду, особенно, если он использовал неточное понятие или даже где-то поступился собственными убеждениями. В доказательство этого Хирш ссылается на «Критику чистого разума» Канта, где он, говоря о Платоне, замечает, что интерпретатор иногда понимает автора лучше, чем тот сам себя. Также позиция Хирша противопоставлена тем, кто считает, что интерпретатор может правильно понять только современные ему культурные ценности, поскольку тексты прошлого не могут быть восприняты с аутентичной непосредственностью, следовательно, их смысл «конструируется» заново. Хирш утверждает, что понимание и интерпретация культурных сущностей, независимо от их временной принадлежности, есть в некотором смысле конструирование, поэтому их истинное значение всегда остается открытым. А значит, нельзя однозначно определить правильность или ложность интерпретации.
Особое место занимает историческая интерпретация. Она выявила себя наряду с грамматической и психологической, и ее задачей является трактовка текста в исторических обстоятельствах. Распространено мнение, что именно истолкование историка заставляет «говорить» исторический текст. Такого рода интерпретация имеет три уровня осмысления (об этом, в частности, говорит В.П. Визгин): на первом уровне осуществляется понимание текста в контексте других текстов того же автора, то есть задача интерпретации здесь систематическая. Второй уровень — исторический — должен учитывать условия возникновения текста, эволюцию авторского мышления и связь с другими текстами и авторами. Наконец, третий уровень — имеет в основе явления, находящиеся за пределами текста: социально-экономические условия, религию, политику, культуру и искусство. Этот уровень носит схематически — обобщающий характер. Техника интерпретации должна базироваться на синтезе этих трех уровней, чтобы выявить его глубинный смысл. Одним из первых систематизировал историческую интерпретацию Иоганн Густав Дройзен. Он выделил четыре вида интерпретации: прагматическую (в основе которой лежат «остатки действительных когда-то обстоятельств»), интерпретацию условий (пространства, времени и средств, материальных и моральных); психологическую (имеющую задачей раскрыть «волевой акт, который вызвал данный факт»), и интерпретацию идей («заполняющую те пробелы, которые оставляет психологическая интерпретация»). Дройзен подчеркивает, что человек как личность может состояться только в процессе взаимодействия с другими людьми, а на этом этапе он уже превращается из субъекта психологии в объект истории и социологии.
интерпретация понимание познание философский
Большой вклад внес в развитие исторической интерпретации итальянский историк и философ Б. Кроче. Одно из самых показательных его утверждений гласит: всякая подлинная история есть история современная, и она такова именно потому, что, как всякий духовный акт, лежит вне времени, вне прошлого и будущего. Прошлое возникает тогда, когда современные события вызывают у историка интерес к фактам минувшего; мы познаем ту историю, которую важно знать в данный момент. Ему чужда та философия истории, целью которой является нахождение первопричин и конечных целей исторического развития. Один из главных принципов Кроче — активность духа познающего субъекта. Познание исторического процесса возможно только для творческой, высоконравственной личности, которой присущ активный мыслительный процесс. Простая хроника событий не несет в себе интерпретации, но вкупе с системой ценностей историка она способна стать наукой. Факты должны пройти через душу историка точно так же, как, например, роль должна пройти через душу актера или мрамор через душу архитектора. Когда факту присваивается толкование или пересказ, это его обогащает, но не меняет его сути. То, что прежде было толкованием, оценкой, теперь стало фактом, «документом» и в свою очередь подлежит истолкованию и оценке» (Кроче Б. Теория и история историографии.М., 1998, стр.9). Таким образом, Кроче выделяет два основных постулата: во-первых, сохранение самого факта и после его интерпретации, а во-вторых, превращение самого толкования в новый факт. Однако здесь возникает новая проблема: должен ли ученый — историк преодолеть отстраненность и позволить себе эмоции любви или ненависти в своей интерпретации? В восприятии Кроче — это «дефектная форма истории», или поэтическая история, в которой «заинтересованность мысли подменяется заинтересованностью чувства, а логическая последовательность — эстетической». Он не отрицает полностью роль фантазии в интерпретации истории, однако подчеркивает, что история не должна превращаться в поэзию и нивелировать главную ценность историографии — ценность мысли. Подвергнув интерпретацию истории критическому анализу, Кроче делает парадоксальный вывод: он заключает, что история не нуждается в реформации в том смысле, что не требует создания «новой истории» или поиска истории подлинной. Но в то же время, все содержание истории подлежит реформированию по причине того, что новые факты и постоянно возникающие проблемы требуют переосмысления и совершенствования концепций. Иными словами, «в истории абсолютно нечего реформировать в абстрактном плане и абсолютно все нужно реформировать в плане конкретном».
Развил и систематизировал историческую интерпретацию американский христианский мыслитель П. Тиллих. Прежде всего, он определил группу «неисторических» интерпретаций истории: трагическую (основанную на античных традициях: движение по кругу от совершенства к разрушению), мистическую (концепция неопределенности истории, невозможности создать что-либо новое и всеобщности страдания) и механистическую (собственно хронология событий относительно временных ориентиров). Из позитивных интерпретаций он выделяет прогрессизм — толкование истории как движение вперед к некоей цели.
Проблема ценностной интерпретации также возникала у Б. Кроче, но свое настоящее развитие она получила в учениях Г. Риккерта и М. Вебера. Риккерт исходит из признания особого, самостоятельного, мира ценностей, который не принадлежит ни к объектам, ни к субъектам, а образует иную от действительности сферу. Риккерт был первым, кто указал на необходимость различать философию оценок и философию ценностей. Феномен ценностей предполагает философское их постижение — что означает их изъятие из контекста культуры и их истолкование. Смысл, который является искомой величиной, не относится ни к ценностям, ни к действительности, а занимает положение связующего звена между ними. «Мы должны истолковать смысл субъекта и его оценок в научной, художественной, социальной и религиозной жизни под углом зрения ценностей, тщательно избегая всякого субъективирующего понимания действительности» — указывает Риккерт. (Риккерт Г. О понятии философии /Философия жизни. Киев, 1998. С 482-483). Риккерт различает теоретическое отнесение к миру ценностей и оценку и обращает внимание, что история не является оценивающей наукой. По его мнению, один и тот же факт может принимать различные оттенки, в зависимости от контекста, но его объективная ценность от этого не меняется, а значит, множественность интерпретаций еще раз признается не только правомочной, но и необходимой.
Еще дальше в этом вопросе пошел М. Вебер. Он считает, что интерпретация может идти по двум путям — ценностного анализа и исторического толкования, при этом ценностное толкование может становиться предпосылкой для исторического, но не должно подменять выявления исторических причин. Интересно, что Вебер одним из первых обращает внимание на соотношение интерпретации и норм мышления. Если интерпретация соответствует неким общепринятым в данной среде нормам мышления (социальным, моральным), то, получается, ее следует считать единственно верной. Однако в этом случае, по мнению Вебера, «объективно значимая «оценка» объекта совсем не обязательно является целью интерпретации, а уж там, где речь идет не о «нормах», а о «культурных ценностях», это, безусловно, было бы задачей, выходящей за пределы интерпретации» (Вебер М. Критические исследования в области наук о культуре // Культурология. ХХ век. Антология.М., 1995, стр.33). На примере античной литературы Вебер демонстрирует три различных типа интерпретации. Первый — для «школьного обучения» — предполагает рассмотрение античной культуры как абсолютной вневременной ценности, используемой в целях культурного воспитания. Второй — рассматривает античность как период бесконечно далекий от современности, а потому, представляющий ценность только для специалистов. Третий — судит об античной культуре как об объекте научного интереса, нужного для изучения культуры в широком смысле. Хотя эти три интерпретации носят лишь теоретический характер, они наглядно демонстрируют различное преломление объекта в зависимости от целей интерпретатора. Вебер также явился новатором, поскольку применил понятие интерпретации не только к текстам и культурным понятиям, но и к действиям, а значит, ввел проблему интерпретации в сферу социологии, применив ее к действиям. Одно из главных введенных им в этой связи понятий — «целерациональность действия». Целерациональность объясняется как средство анализа и интерпретации действительности, однако является «идеальным типом», следовательно, не встречается в чистом виде и носит теоретический характер. Она нужна, прежде всего, для того, чтобы оценить степень иррациональности действия. При этом интерпретация поведения всегда носит гипотетический характер и не может претендовать на абсолютную значимость. Вебер — единственный, кто обращает внимание на тот факт, что интерпретация оказывает воздействие на самого интерпретатора, вне зависимости от его суждения об объекте (положительного или отрицательного). Интерпретация носит познавательный характер, повышает интеллектуальный и духовный уровень и делает индивида более подготовленным к восприятию ценностей.
Однако, как это бывает в отношении любой проблемы — существует и оппозиционное мнение, особенно получившее распространение в современной культуре. Приверженцы этой позиции подвергают деятельность интерпретатора критике, утверждая, что «разжевывание» и дотошное объяснение чужды искусству. Одна из ярких представительниц этого противоположного клана — американская писательница и культуролог С. Зонтаг. Она считает своей миссией защитить искусство от «интерпретаторского зуда» и показать читателям, слушателям, созерцателям истинное «лицо» искусства. Ее мнение не принимает компромиссов — произведение искусства должно предстать таким, каким оно создано, без дополнительных, и подчас неуместных, подтекстов и наносных смыслов. Принудительное объяснение искажает смысл источника, ищет автору оправдания и надстраивает над текстом целые концепции, за которыми не видно оригинала. Зонтаг считает интерпретацию местью интеллекта искусству, а истолкование — иссушением и обеднением мира. Ее положительная программа — прозрачность и непосредственность произведений искусства, чтобы излучаемый им свет был донесен до адресата без преломлений.
Радикальную позицию в этом вопросе занимает писатель У. Эко. Егог мнение таково, что сам автор не должен провоцировать толкование и тем более не навязывать определенную интерпретацию. Он пишет: «…Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен писать роман, который по определению — машина-генератор интерпретаций. Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие. Заглавие, к сожалению, — уже ключ к интерпретации». (Эко У. Заметки на полях «Имени розы»). Даже более того, Эко считает, что самый целесообразный выход для автора после создания произведения — умереть, дабы не стоять между текстом и читателем, чтобы читатель смог сам создать свою личную, «индивидуального пользования» интерпретацию, которая, без сомнений, окажется более свежей и оригинальной, чем искусственно навязанная интерпретатором.
