Выдержка из текста работы
Гражданское законодательство России в качестве оснований возникновения гражданских прав и обязанностей указывает, с одной стороны, на основания, предусмотренные законом и иными правовыми актами, с другой — на действия граждан и юридических лиц, которые, хотя и не предусмотрены законом или такими актами, но в силу общих начал и смысла законодательства порождают гражданские права и обязанности. Таким образом, данные основания могут быть отнесены к двум достаточно самостоятельным и количественно неравноценным группам, одну из которых (большую) составят непосредственно легальные основания, другую (меньшую) — основания, вытекающие из наиболее принципиальных положений гражданского закона. Так, согласно п.1 ст.8 ГК РФ гражданские права и обязанности возникают:
1) из договоров и иных сделок, предусмотренных законом, а также из договоров и иных сделок, не предусмотренных законом, но не противоречащих ему;
2) из актов государственных органов и органов местного самоуправления, которые предусмотрены законом в качестве основания возникновения гражданских прав и обязанностей;
3) из судебного решения, установившего гражданские права и обязанности;
4) в результате приобретения имущества по основаниям, допускаемым законом;
5) в результате создания произведений науки, литературы, искусства, изобретений и иных результатов интеллектуальной деятельности;
6) вследствие причинения вреда другому лицу;
7) вследствие неосновательного обогащения;
8) вследствие иных действий граждан и юридических лиц;
9) вследствие событий, с которыми закон или иной правовой акт связывает наступление гражданско-правовых последствий.
При этом лишь «иные действия граждан и юридических лиц», а также «иные сделки, хотя и не предусмотренные законом, но не противоречащие ему» могут рассматриваться в качестве оснований, не имеющих непосредственно легального характера, но в силу общих начал и смысла гражданского законодательства порождающих гражданские права и обязанности. Иные «легальные» основания представлены в законе в качестве обстоятельств, достаточных для возникновения тех или иных гражданских прав и обязанностей и кажущихся поэтому в известной степени изолированными, обособленными друг от друга. Однако, как писал С. С. Алексеев, «право является цельным системным образованием, единым организмом, которому свойственны иерархическое строение, интегративные (интегральные) качества, генетические и функциональные связи и т.д.)»*(1). Системный и интегральный характер права вообще и гражданского права как одной из базовых его отраслей в частности позволяет предположить, что определенные взаимосвязи должны существовать и между разными основаниями возникновения гражданских прав.
Действительно, без учета внутренней системности гражданского права весьма сложно понять, в чем состоит различие между такими самостоятельными основаниями, как договоры и иные сделки, предусмотренные законом, с одной стороны, и приобретение имущества по основаниям, допускаемым законом, — с другой. Судебное решение как особый юридический факт, устанавливающий гражданские права и обязанности, представляет собой интегральное правовое явление, образующееся в результате действия норм материального и процессуального права и способное вбирать в себя, «поглощать» иные материальные основания возникновения гражданских прав (например, сделки, договоры и др.). Так, при наличии разногласий сторон по условиям договора, если такой спор подведомственен суду, обязательства сторон будут считаться измененными с момента вступления в законную силу решения суда (п.3 ст.453). В данном случае судебное решение как бы вбирает в себя предшествующее основание уже существующего гражданского правоотношения — договор.
С системой оснований возникновения гражданских прав и обязанностей связаны две весьма актуальные проблемы, одна из которых восходит к спорным моментам общей теории правоотношения, вторая же сопряжена с отраслевой принадлежностью основания. Две эти линии исследования в определенной точке пересекаются.
Принятое в догме гражданского права разделение вещных и обязательственных прав имеет почти аксиоматичное значение для внутренней систематики гражданского законодательства и строения его главного кодифицированного акта — Гражданского кодекса РФ. Две основные подотрасли гражданского права — право собственности и другие вещные права (раздел II ГК РФ) и обязательственное право (разделы III и IV ГК РФ) опираются на эту дихотомию. Однако уже достаточно давно подмечено, что взаимная оппозиция прав вещных и обязательственных не имеет абсолютного характера. Как весьма точно заметил Ю. С. Гамбаров еще в 1913 году, «коренная противоположность вещных и обязательственных прав выражается резко только на первых ступенях развития права, когда все права выступают в гражданской жизни в своей конкретной оболочке и в строго типических формах», а в дальнейшем «вещные и обязательственные права взаимно обусловливаются и часто переходят друг в друга»*(2). На это обстоятельство в разное время обращали внимание многие ученые. В частности, опираясь на принятое в римском праве деление вещей на телесные (res corporales) и бестелесные (res incorporales), М. И. Брагинский справедливо указал, что «признание объектом соответствующего правоотношения «вещи» становится в ряде случаев слишком узким. Речь идет о том, что хотя в принципе вещным правоотношениям присущи такие особенности, в частности, как «следование права за вещью», а равно возможности использования таких средств защиты, как виндикационные и негаторные требования, эти же правоотношения могут включать в себя определенные права на действия второй стороны в правоотношении»*(3). Проблема, однако, состоит не в том, что имущественное право может выступать в качестве объекта правоотношения (данное положение почти аксиоматично), а что оно при известных условиях приобретает ряд важнейших вещно-правовых характеристик, как бы «отрываясь», обособляясь от своего обязательственного основания, приобретая возможность относительно автономного существования вне рамок первоначального обязательства, но в некоторой связи с последним. В результате возникает «обязательственная квазивещь», явление, изученное еще совершенно недостаточно. В весьма содержательной работе И. Гумарова высказано мнение о том, что закон наряду с вещами как предметами материального мира допускает параллельное существование нематериальных «вещей», например, денег и ценных бумаг, которые могут иметь как наличную (документарную), так и безналичную (бездокументарную) форму. Поскольку объектами права собственности являются лишь вещи, можно предположить, что законодатель допускает наделение некоторых имущественных прав (прямо вещами не называемых) свойствами вещи и, значит, соответственно признание их косвенно — через «вещь» — объектами права собственности*(4).
Деление правовых отношений на абсолютные, относительные и общие (общерегулятивные) традиционно считается одной из основных классификаций в теории права*(5). Если логически продолжить мысль о распространении норм о праве собственности на права требования, то получится, что эти «нематериальные вещи», «квазивещи», а по сути своей имущественные права, становятся объектами права собственности, следовательно, объектами абсолютных проприетарных правоотношений. Но, как известно, догматическая конструкция абсолютного правоотношения базируется на том обстоятельстве, что управомоченному субъекту противостоит неопределенно большой круг лиц, единственная пассивная обязанность любого из которых состоит в воздержании от нарушений абсолютного права. Активных обязанностей по отношению к управомоченному субъекту никто не имеет, своих интересов носитель абсолютного права достигает без стороннего посредства. Но как это возможно, если объектом выступает право требования к должнику в правоотношении?!
В литературе справедливо отмечается, что «деление гражданских правоотношений на абсолютные и относительные носит в значительной степени условный характер, поскольку во многих гражданских правоотношениях сочетаются как абсолютные, так и относительные элементы»*(6). Например, таким сочетанием характеризуются права арендатора, доверительного управляющего и др. Действительно, это так, и тем не менее одним лишь сочетанием указанных элементов невозможно описать правовой режим многих имущественных прав, приобретающих квазивещный характер. Имущественное право (требование), всегда имеющее персонифицированного должника и вследствие этого реализуемое в норме через обязательственное (относительное) правоотношение, по каким-то причинам настолько приближается к вещному абсолютному праву, что и способы его осуществления и защиты приобретают соответствующие черты.
По мнению Р. З. Лившица, простая и четкая конструкция обязательственного правоотношения некогда хорошо охватывала разнообразные жизненные ситуации, однако «выяснилось, что далеко не все правоотношения сводятся к двусторонней связи с взаимно корреспондирующими правами — обязанностями. Взаимоотношения в области прав человека, в области так называемых абсолютных прав (например, право собственности), отношения граждан с органами власти и управления, процессуальные отношения и многие другие не укладывались в русло привычного двустороннего правоотношения. Была предпринята попытка разделить правоотношения на регулятивные (привычная модель прав — обязанностей) и охранительные (все остальные). Но ничего, кроме новых терминов, эта попытка не принесла. Да и само деление правоотношений вряд ли корректно: ясно, что каждое правоотношение несет в себе как регулятивные, так и охранительные элементы. Сплошь и рядом регулирование сводится именно к охране». И далее следует вывод: «Общественная практика и опыт правового регулирования породили отношения с неопределенным кругом участников. Так, при использовании в качестве средства правового регулирования запрета это средство распространяется на неопределенный круг участников: Многие права человека в их регламентации охватывают неопределенный круг как управомоченных, так и обязанных лиц (все граждане имеют то или иное право, никто не может препятствовать осуществлению этого права:). В этих ситуациях механизм замкнутого правоотношения и теория элементарного правоотношения уже не могут быть использованы. В этих случаях нужно говорить о реализации правовых норм не через правоотношения: Реализация норм через правоотношения и вне их — два самостоятельных равноценных пути применения права. Каждый из этих путей связан с определенными группами общественных отношений и с определенными правовыми средствами»*(7).
Можно согласиться с Р. З. Лившицем, что обязательственные правоотношения по своей природе не способны охватить все многообразие регулируемых правом социальных отношений, значительная часть которых не может быть сведена к двусторонней связи персонально определенных субъектов со взаимно корреспондирующими правами и обязанностями. Но значит ли это, что какая-то группа общественных отношений с неопределенным кругом участников — это те самые абсолютные правоотношения, которые обычно по субъектной структуре и по характеру субъективного права противополагаются относительным (обязательственным) правоотношениям? Полагаем, что это не так. Явление, именуемое «абсолютным правоотношением» и характеризуемое неопределенным кругом обязанных лиц, лишь в силу традиции именуется правоотношением и должно быть отнесено к способам непосредственного осуществления права, минуя правоотношения. Вряд ли диахроническая последовательность становления разных видов правовых отношений могла быть такой, как считает Р. З. Лившиц. Обязательственные правоотношения исторически не могли предшествовать возникновению абсолютных прав, поскольку оборот материальных благ в любой обязательственно-правовой системе (динамика имущественных отношений) возможен лишь в той мере, в какой уже существуют правовые или иные (обычные, традиционные) средства закрепления тех или иных ценностей за конкретными субъектами — участниками оборота (статика имущественных отношений).
Представляется обоснованной позиция тех ученых, которые полагают, что в отличие от всеобщих прав и обязанностей специфика правоотношений состоит в том, что общий масштаб поведения, заключенный в норме права, в правовом отношении конкретизируется и по лицам, и по содержанию правомочий (юридических обязанностей) в зависимости от совершенно конкретных обстоятельств. Прав был Л. С. Явич, писавший: «Структура правоотношений (связь между конкретными носителями прав и обязанностей) такова, что исключает возможность существования правовых отношений с неопределенным составом управомоченных и обязанных участников. Если употреблять традиционный термин, то любое правоотношение является относительным»*(8). Приняв данное положение в качестве исходного, следует определиться, что же представляют собой «абсолютные» права и каков механизм их реализации, коль скоро их осуществление не требует использования юридической формы правоотношения.
По нашему мнению, сущность таких прав состоит в установлении определенного рода правовой связи непосредственно между субъектом права и его (права) объектом. В своем капитальном труде «Основные правовые системы современности» Рене Давид, рассматривая социалистическое право в типологии иных правовых систем, отметил: «Отказываясь от романских традиций, советские юристы исходят из того, что право всегда регулирует отношения между людьми; существование права, соединяющего лицо и вещь, собственника и объект собственности, трактуется ими как буржуазный подход»*(9). В дореволюционной российской цивилистической доктрине такая связь чаще всего признавалась и характеризовалась как господство лица над вещью. Так, Д. И. Мейер, характеризуя предмет гражданско-правовой сделки, предъявлял к нему следующие требования: предмет сделки должен иметь юридическое значение и представлять собой некий имущественный интерес в плане юридического отношения человека к материальному миру, должен быть оборотоспособен, не противен законам и нравственности и должен допускать физическую возможность совершения действия, предмета сделки*(10).
Е. Н. Трубецкой считал, что понятие вещи, объекта права вытекает из возможности подчинения такой внеюридической реалии господству лица, являющегося субъектом права: «Под вещами в юридическом смысле следует понимать все предметы внешнего несвободного мира, уже существующие или ожидаемые в будущем, которые могут быть подчинены господству лиц, признаваемых субъектами права: и могут служить в качестве средств его целям». При этом, по мысли автора, «вещью в смысле объекта права может быть только то, что доступно господству лица или совокупности лиц, соединившихся вместе. Способность человека подчинять своему господству предметы внешнего мира заключена в определенные границы, вытекающие отчасти из свойств человека, отчасти из природы самих вещей. Все то, что находится вне этих пределов, не может быть объектом права»*(11). О наличии непосредственной идеальной (юридической) связи между лицом и вещью говорил также И. А. Покровский*(12). Сочувственное отношение к идее прямого субъект-объектного правового взаимодействия встречается и у некоторых современных отечественных авторов. Так, В. П. Камышанский, ссылаясь на утверждение Маркса о том, что собственность есть отношение определенных лиц к материальным благам как к своим, конструирует понятие собственности из двух элементов. Один из них — отношения между людьми по поводу определенного имущества, второй — отношение лица к присвоенному имуществу как к своему собственному*(13). Несколько иной аспект в этом отношении подчеркивает М. В. Чередникова, полагающая, что вещные права представляют собой построение отношений к вещам по типу субъективных индивидуальных прав, сущность которых заключается в известной юридической обеспеченности возможности действовать по своему желанию*(14).
Эти прямые правовые субъект-объектные связи, взятые в их конкретном выражении, имеют свою структуру, свои объекты, свои основания, свою систему правомочий и ограничений и, как следствие, свою типологию. Например, субъект-объектные связи при реализации права собственности единственным собственником и сособственниками (в случае общей долевой или совместной собственности) выглядят по-разному. Не совпадает характеристика таких связей даже по отношению к близкородственным объектам, входящим в общую классификационную группу имущества как объекта гражданских прав в соответствии со ст.128 ГК РФ: вещам, деньгам, ценным бумагам. Еще более своеобразным строение рассматриваемых связей будет выглядеть применительно к «дематериализованным вещам» — безналичным денежным средствам и бездокументарным ценным бумагам, на которые по аналогии часто распространяют юридический режим права собственности. И, наконец, совершенно иначе выстраивается правовая связь между субъектом имущественного права требования и самим требованием как экономической ценностью — объектом гражданских прав.
Однако система объективного права далеко не всегда адекватно отражает в своих нормах наличие таковых связей и их специфику. Поэтому в некоторых случаях правоприменитель вынужден «втискивать» свои выводы в прокрустово ложе закона, не адаптированного к объективно изменившимся экономическим условиям.
Показательным в этом отношении является Постановление Конституционного Суда РФ от 16 мая 2000 года N 8-П по делу о проверке конституционности отдельных положений пункта 4 статьи 104 ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» в связи с жалобой компании «Timber Holdings International Limited» (далее — заявитель). Как следует из материалов дела, Арбитражный суд Вологодской области признал общество с ограниченной ответственностью «Судский ЛДК-А» несостоятельным (банкротом) и в целях обеспечения требований кредиторов открыл конкурсное производство. Формируя конкурсную массу, конкурсный управляющий не включил в нее котельную, входившую в принадлежащий должнику производственный комплекс, признав, что она относится к числу объектов, жизненно необходимых для поселка Суда Череповецкого района Вологодской области, поскольку является для него единственным источником теплоснабжения, и потому в силу ст.104 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» от 8 января 1998 года должна быть передана соответствующему муниципальному образованию. Статья 104 этого закона, определяя правовой режим имущества должника, которое не включается в конкурсную массу, устанавливает, в частности, что жилищный фонд социального использования, детские дошкольные учреждения и объекты коммунальной инфраструктуры, жизненно необходимые для региона, подлежат передаче в предусмотренном п.1-3 порядке соответствующему муниципальному образованию (п.4) по фактическому состоянию без каких-либо дополнительных условий (п.5).
Решение конкурсного управляющего было оспорено основным кредитором ООО «Судский ЛДК-А» — компанией «Timber Holdings International Limited» в Арбитражном суде Вологодской области, который отказал в удовлетворении требований истца о признании недействительной передачи котельной либо выплате ее стоимости, обосновав свой отказ ссылкой на ст.104 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)».
В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации заявитель утверждал, что исключение того или иного имущества должника из конкурсной массы и передача его муниципальному образованию отражается в конечном счете на полноте удовлетворения требований кредитора, лишая его части причитающихся ему денежных средств. Такое изъятие, по мнению заявителя, означает, по существу, не что иное, как принудительное — в силу закона — отчуждение частной собственности без предварительного и равноценного возмещения, что противоречит требованиям ч.3 ст.35 Конституции Российской Федерации. Конституционный Суд отметил, что в конкурсном производстве реализация входящих в конкурсную массу материальных объектов и прав требования осуществляется с целью распределения вырученных на торгах денежных средств между кредиторами, поэтому предусмотренная п.4 ст.104 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» передача названных в нем объектов муниципальным образованиям затрагивает также имущественные права и законные интересы кредиторов. В силу ч.3 ст.35 Конституции Российской Федерации никто не может быть лишен своего имущества иначе как по решению суда; принудительное отчуждение имущества для государственных нужд может быть произведено только при условии предварительного и равноценного возмещения. Использованным в данной статье понятием «имущество» в его конституционно-правовом смысле охватываются, в частности, вещные права и права требования, в том числе принадлежащие кредиторам. Отсюда Конституционным Судом был сделан вывод о том, что права требования и законные интересы кредиторов в рамках конкурсного производства в процедуре банкротства подлежат защите в соответствии с ч.3 ст.35 Конституции Российской Федерации. Исключение названных объектов из конкурсной массы и передача их — в силу прямого предписания закона — муниципальным образованиям является допустимым ограничением права частной собственности должника, которое осуществляется в целях защиты прав и законных интересов других лиц (ч.3 ст.55 Конституции Российской Федерации). При этом, однако, не могут не учитываться и частные интересы, в том числе интересы должника и кредиторов в рамках конкурсного производства. В этом смысле положения п.4 ст.104 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» представляют собой чрезмерное, непропорциональное конституционно значимым целям, а потому произвольное ограничение права собственности должника и, следовательно, конкурсного кредитора в конкурсном производстве и умаляют конституционное право частной собственности, то есть противоречат ч.2 и 3 ст.55 Конституции Российской Федерации. В связи с этим законодателю надлежит, исходя из принципов правового государства, регламентировать условия перехода права собственности, в частности его утраты, на основе юридического равенства и справедливости в соответствии с Конституцией Российской Федерации*(15).
В рамках предпринятого анализа обращает на себя внимание, что Конституционный Суд подтвердил свою позицию, что использованным в ст.35 Конституции России понятием «имущество» в его конституционно-правовом смысле охватываются, в частности, вещные права и права требования, в том числе принадлежащие кредиторам. Это положение представляется бесспорным. Но вместе с тем не выглядит столь уж однозначной возможность распространения юридического режима права собственности на права требования, входящие в круг имущества субъекта.
На наш взгляд, в режимном плане глубокое различие между вещными и обязательственными правами не стирается практически никогда. Ведь если исходить из обратного, то представленный выше «биполярный» ареал понятия имущества неизбежно трансформируется в «униполярный», для которого нет необходимости различать вещь и требование, деньги наличные и безналичные, ценные бумаги классические и бездокументарные. И тогда самодостаточным центром системы объектов гражданских прав становится имущество как таковое, безотносительно к бесчисленному множеству индивидуально-конкретных проявлений вещей, прав и иных внеюридических объектных реалий, которые станут выполнять лишь роль подсобного эмпирического материала для построения понятия имущества. Именно тогда понятия «права на имущество» и «имущественного права» совпадают по объему и содержанию и приобретают общую направленность на единый для них объект — «имущество в чистом виде». Это имело бы разрушительные последствия для механизма правового регулирования.
Диалектика общего, особенного и единичного в применении к рассматриваемой области позволяет провести анализ и в отношении иной группы объектов, которые принято именовать нематериальными благами. Так, к последним согласно ст.150 ГК РФ отнесены жизнь и здоровье, достоинство личности, личная неприкосновенность, честь и доброе имя, деловая репутация, неприкосновенность частной жизни, личная и семейная тайна, право свободного передвижения, выбора места пребывания и жительства, право на имя, право авторства, иные личные неимущественные права и другие нематериальные блага, принадлежащие гражданину от рождения или в силу закона. Все эти права, обладающие рядом общих для них признаков, охватываются более общим понятием нематериальных благ. Это вовсе не исключает достаточно автономного содержания и существования каждого из них, в том числе и специфических способов защиты нарушенного права. Попытки осуществлять воздействие на общественные отношения нормами объективного права с использованием понятийного аппарата способны нанести серьезный урон глубине и эффективности правового регулирования. Необходимо иметь в виду, что понятия «имущества» и «нематериальных благ» на отраслевом гражданско-правовом уровне могут быть объединены еще более общим понятием объектов гражданских прав, которое, в свою очередь, на высшем — конституционном — уровне охватывается категорией прав и свобод человека и гражданина (гл.2 Конституции РФ). Разумеется, внутриотраслевые межобъектные корреляции и их соотношение с конституционными нормами не только возможны, но и необходимы. И на практике к ним прибегают достаточно часто. Так, рассматривая вопросы защиты права на неприкосновенность частной жизни, В. Н. Лопатин, ссылаясь на целый ряд конституционных положений (ст.21-25 Конституции РФ), пришел к выводу, что «право на неприкосновенность частной жизни, подобно праву собственности или авторскому праву, является сложным по составу правовым институтом и состоит из отдельных правомочий индивида»*(16). При известном подобии указанных прав каждое из них имеет свое уникальное содержание (комплекс правомочий), свою область существования и свои средства и способы защиты. Юридический инструментарий (в том числе и понятийный аппарат), с которым законодатель и правоприменитель подходят к разрешению конкретных ситуаций, связанных с тем или иным объектом субъективного права, должен отражать в нормах объективного права необходимые и достаточные признаки процессов и явлений, составляющих сущность регулируемых правовых отношений.
Осуществляемое законодателем специфическое познание действительности в целях наиболее эффективного урегулирования общественных отношений должно отражать ее в особых формах, учитывающих нормативный характер права. По этой причине не представляется достаточно убедительным распространение Конституционным Судом режима права собственности и свойственных ему способов защиты на имущественные права, бесспорно, входящие в понятие имущества.
Предмет рассмотрения Конституционного Суда в данном случае оказался существенно шире сферы действия оспоренной нормы закона. По этому поводу В. И. Анишина справедливо замечает: «Правовые последствия признания конкретной нормы неконституционной кроме устранения данной нормы из массива действующего законодательства означают, что Конституционным Судом дана соответствующая оценка правовой позиции законотворческих органов, принимающих аналогичные нормы. Понятия «оспариваемая норма» и «предмет рассмотрения» в конституционном судопроизводстве не совпадают: на примере конкретной оспоренной нормы Конституционный Суд рассматривает определенную, значимую юридическую проблему (предмет рассмотрения). Правовая позиция Конституционного Суда представляет собой выявленный на примере исследования конституционности оспоренной нормы принцип решения аналогичной группы дел»*(17). В рассмотренной ситуации оспариваемой нормой стали положения п.4 ст.104 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)», предмет же рассмотрения Конституционного Суда может быть определен как возможность установления в подобных случаях справедливой, соразмерной компенсации, обеспечивающей баланс публичных и частных интересов, не нарушающей вытекающего из ч.3 ст.35 Конституции Российской Федерации требования о предварительном и равноценном возмещении за отчуждаемое в публичных целях имущество. Дав положительный ответ на поставленный вопрос, Конституционный Суд в то же время высказался и по вопросу, который не входил ни в содержание оспоренной нормы, ни в предмет рассмотрения по данному делу. Это объясняется, видимо, тем, что, признав неконституционность оспоренной нормы и обнаружив пробел в правовом регулировании, Конституционный Суд в соответствии с ч.4 ст.79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» указал на необходимость непосредственного применения Конституции РФ, исходя из закрепленных конституционных принципов защиты частной собственности, включая недопустимость ее чрезмерного ограничения (ч.2 ст.8; ч.3 ст.35 и ст.55), что предполагает выплату должникам — собственникам передаваемых объектов разумной компенсации. И в этом плане Постановление совершенно точно отражает содержание соответствующего конституционного положения. Однако сделанный Конституционным Судом вывод о том, что права требования и законные интересы кредиторов в рамках конкурсного производства в процедуре банкротства также подлежат защите в соответствии с ч.3 ст.35 Конституции Российской Федерации, представляется несколько поспешным. Ведь предметом рассмотрения Суда не являлся вопрос о возможности распространения на права требования (в составе имущества должника или его кредиторов) положений Конституции РФ юридического режима права собственности, включая специфические «собственнические» способы защиты таких имущественных интересов. В соответствии со ст.74 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде» Конституционный Суд РФ принимает решение по делу, оценивая как буквальный смысл рассматриваемого акта, так и смысл, придаваемый ему официальным и иным толкованием или сложившейся правоприменительной практикой, а также исходя из его места в системе правовых актов. Конституционный Суд Российской Федерации принимает постановления и дает заключения только по предмету, указанному в обращении, и лишь в отношении той части акта или компетенции органа, конституционность которых подвергается сомнению в обращении.
Субъективные гражданские права — Стр 2
Подобный вывод мог бы следовать из толкования Конституционным Судом соответствующих положений Конституции РФ, как это предусмотрено ст.105, 106 названного федерального конституционного закона. Однако толкования норм с этой целью не было.
В Определении Конституционного Суда от 13 января 2000 года N 6-О «По жалобе гражданки Дудник Маргариты Викторовны на нарушение ее конституционных прав частью первой статьи 79 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» (п.3) содержится утверждение о том, что при рассмотрении дел в любой из установленных Федеральным конституционным законом «О Конституционном Суде Российской Федерации» процедур ему принадлежит исключительное право официального, а потому обязательного для всех правоприменителей толкования конституционных норм*(18). Представляется, данное утверждение следует понимать в том смысле, что независимо от той или иной предусмотренной законом процедуры деятельность Конституционного Суда предполагает толкование конституционных норм в целях установления содержания этих норм, «направленное на раскрытие выраженной в них воли законодателя»*(19). И оно обязательно для всех правоприменителей. Если же иметь в виду толкование норм Конституции как особую процедурную форму деятельности судебного органа конституционного контроля, то в соответствии со ст.36, 105 Закона поводом к рассмотрению дела о толковании может являться только обращение в Конституционный Суд в форме запроса, исходящего от Президента Российской Федерации, Совета Федерации, Государственной Думы, Правительства Российской Федерации, а также органов законодательной власти субъектов Российской Федерации. Такого запроса от них не поступало. Основанием же к рассмотрению дела о толковании является лишь обнаружившаяся неопределенность в понимании положений Конституции Российской Федерации. Лишь при наличии указанных повода и основания одновременно толкование Конституционным Судом той или иной конституционной нормы не только приобретает обязательность для всех правоприменителей, но и становится общеобязательным официальным толкованием. В соответствии со ст.106 Закона толкование Конституции Российской Федерации, данное Конституционным Судом Российской Федерации, является официальным и обязательным для всех представительных, исполнительных и судебных органов государственной власти, органов местного самоуправления, предприятий, учреждений, организаций, должностных лиц, граждан и их объединений. Таким образом, возникает достаточно своеобразная ситуация, когда юридическая сила решения Конституционного Суда непосредственно обусловлена процедурой, в соответствии с которой решение принято.
Поскольку рассмотренное нами Постановление Конституционного Суда РФ от 16 мая 2000 года N 8-П по делу о проверке конституционности отдельных положений пункта 4 статьи 104 ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» в связи с жалобой компании «Timber Holdings International Limited» принято не в рамках процедуры толкования Конституции, содержащиеся в нем выводы о распространении правового режима права собственности на имущественные права следует рассматривать в качестве правовой позиции Конституционного Суда, связывающей правоприменителей, но не имеющей официального общеобязательного характера. Как отмечают Г. А. Гаджиев и С. Г. Пепеляев, правовая позиция Конституционного Суда есть «система правовых аргументов, правоположение (правопонимание), образец (правило) прецедентного характера, общие правовые ориентиры»*(20). В научной литературе верно отмечается, что это явление — «правовая позиция Конституционного Суда» — имеет большое значение для должного правового регулирования конституционно-правовых отношений и для правильной реализации норм конституционного права, но в то же время такая позиция не может рассматриваться как данная раз и навсегда. При известных условиях ранее выработанная правовая позиция может быть пересмотрена в пленарном заседании Конституционного Суда*(21).
С нашей точки зрения, правовая позиция Конституционного Суда о распространении правового режима права собственности на имущественные права требует определенного пересмотра. Не имея общеобязательной силы, к тому же в условиях пробелов в объективном праве, она ориентирует правоприменителя на использование аналогии закона (применение вещно-правовых положений к обязательственным связям), тогда как по существу регулируемых отношений требуется совершенствование законодательства. Другими словами, данная правовая позиция, при всем уважительном к ней отношении, консервирует сложившуюся недостаточность в правовом регулировании важнейшей группы имущественных отношений, объективно нуждающемся в существенном обновлении.
Распространение проприетарного режима на невещественные объекты (имущественные права) — один из вынужденных юридико-технических приемов, используемых в тех случаях, когда практическая деятельность сталкивается с невозможностью адекватно урегулировать существующими нормами объективного права общественные отношения, складывающиеся по поводу вновь вовлекаемых в гражданский оборот ценностей, обеспечить их закрепление разным лицам и урегулировать динамические процессы обращения таких ценностей. Данный прием лежит в основе известной «новой институциональной экономической теории», построение которой связывают с именем крупнейшего американского экономиста, лауреата Нобелевской премии 1991 года Роберта Гарри Коуза. Уже хрестоматийным стал следующий пример: поставив под сомнение неизбежность государственного регулирования распределения радиочастот в целях исключения взаимных помех со стороны вещательных станций, Коуз пришел к выводу, что проблема на деле состоит не в повышении эффективности государственного регулирования, а в отсутствии прав частной собственности на электромагнитные волны разной частоты. Если такие права создать, то возникнет рынок радиочастот, вследствие чего надобность в государственном контроле отпадет, а частные вещатели окажутся подчиненными рыночной дисциплине. Исходя из этого, Р. Г. Коуз предложил Федеральной комиссии США по коммуникациям устроить торги по продаже прав на вещание на определенных частотах*(22). В дальнейшем ряд положений этой идеи был развернут в публикации «Проблема социальных издержек»*(23), где излагалось одно из крупнейших научных достижений автора — «теорема Коуза»*(24). В приведенном примере режим права частной собственности предлагалось распространить на материальные объекты (радиочастоты, волны определенной длины), которые по своим физическим характеристикам весьма далеко отстоят от классических объектов вещных прав. Однако речь должна идти не о возникновении права собственности на радиоволны, а о праве вещания на определенных радиочастотах, что не одно и то же. Правовая теория, законодательная техника и общественная практика еще не решали задачу адекватного закрепления такого рода прав за теми или иными субъектами, а теперь позволили по аналогии распространить юридический режим вещного права на совершенно иное правомочие, предметом которого явились права пользования материальным, но невещественным объектом*(25). Г. Н. Сорвина правильно отмечает: «Американский экономист отнюдь не отрицал того общепринятого положения, что современный рынок нуждается в помощи государства. Но она должна осуществляться не путем установления государственного контроля, а созданием условий (прежде всего правовых), позволяющих рыночному механизму самому разрешать те нестандартные ситуации, которые порождает современная цивилизация»*(26).
Если посмотреть на эту же проблему с точки зрения действующего российского законодательства, то она решается с использованием института так называемого частотного присвоения. В соответствии с Постановлением Совета Министров РСФСР от 22 декабря 1990 года N 596 «О лицензировании в отрасли связи» Министерству РСФСР по связи, информатике и космосу было предоставлено исключительное право на частотное присвоение на территории РСФСР в виде лицензирования*(27).
Согласно Федеральному закону от 25 сентября 1998 года N 158-ФЗ «О лицензировании отдельных видов деятельности» лицензия есть разрешение (право) на осуществление лицензируемого вида деятельности при обязательном соблюдении лицензионных требований и условий, выданное лицензирующим органом юридическому лицу или индивидуальному предпринимателю (ст.2). Это право возникает в силу управленческого акта — разрешения, выступающего в качестве основания возникновения субъективного гражданского права лицензиата — юридического лица или индивидуального предпринимателя, имеющих лицензию на осуществление конкретного вида деятельности, что в точности соответствует положениям п.1 ст.8 и п.1 ст.49 ГК. При этом необходимо учитывать, что согласно ст.4 Закона о лицензировании к лицензируемым относятся виды деятельности, осуществление которых может повлечь за собой нанесение ущерба правам, законным интересам, нравственности и здоровью граждан, обороне страны и безопасности государства и регулирование которых не может осуществляться иными методами, кроме как лицензированием. Другими словами, законодатель сознательно исключает из лицензионного процесса любые возможности диспозитивного регулирования, устанавливая его единственный метод — государственно-властное предписание. В соответствии с данным федеральным законом телевизионное вещание и радиовещание относятся к лицензируемым видам деятельности. Тем не менее действующее законодательство в области лицензирования этих видов информационной активности не исключает и иных возможностей регулирования правоприобретения, в частности, с использованием такого гражданско-правового института, как конкурс. Так, Постановлением Правительства Российской Федерации от 26 июня 1999 года N 698 утверждено «Положение о проведении конкурса на получение права на наземное эфирное телерадиовещание, а также на разработку и освоение нового радиочастотного канала для целей телерадиовещания». Устанавливается достаточно жесткий порядок конкурсного отбора претендентов на получение права на наземное эфирное вещание. Победителем конкурса признается участник, представивший по совокупности лучшие концепцию вещания и ее технико-экономическое обоснование, уплативший конкурсный взнос, а также единовременную плату за получение права на наземное эфирное телерадиовещание.
Выдача лицензий на телерадиовещание в городах с населением менее 200 тысяч человек производится без проведения конкурса в соответствии с Положением «О лицензировании телевизионного вещания, радиовещания и деятельности по связи в области телевизионного и радиовещания в Российской Федерации», утвержденным Постановлением Правительства Российской Федерации от 7 декабря 1994 года N 1359. Механизм «конкурсного лицензирования» не предусмотрен Законом «О лицензировании отдельных видов деятельности». В отношении лицензируемых видов деятельности, требующих для их осуществления специальных знаний, в лицензионные требования и условия могут дополнительно включаться квалификационные требования к соискателю лицензии и лицензиату, в частности к работникам юридического лица или гражданину, являющемуся индивидуальным предпринимателем. В отношении лицензируемых видов деятельности, требующих специальных условий для их осуществления, в лицензионные требования и условия могут дополнительно включаться требования о соответствии специальным условиям объекта, в котором или с помощью которого осуществляется такой вид деятельности. Таким образом, законным является лишь предъявление квалификационных требований к работникам юридического лица, индивидуальному предпринимателю, а также специальные требования к материально-вещественным компонентам осуществления лицензируемой деятельности. Конкурсное условие о представлении концепции будущей деятельности (в данном случае — телерадиовещания) и технико-экономического обоснования таковой со стороны соискателя лицензии на Законе не основано. Кроме того, в соответствии со ст.15 Федерального закона от 16 февраля 1995 года «О связи» выдача лицензий для целей телерадиовещания, а также присвоение частот, занесенных в перечень частот, используемых и планируемых к использованию для целей телерадиовещания, осуществляются на основе лицензии на вещание без проведения конкурса Министерством связи Российской Федерации.
Подобная практика получила распространение и имеет под собой объективное основание. Оно состоит в том, что ресурсы, в отношении которых возникают соответствующие права, представляют собой количественно ограниченные либо исчерпаемые ценности, использование которых в публичных интересах должно осуществляться наиболее эффективным образом. Обычный же лицензионный порядок в подобных случаях, как правило, не способен обеспечить оптимального сочетания частных и публичных интересов. Но и «чистый» гражданско-правовой конкурс не решает проблемы. Конкурсные начала обременены весомым административным элементом, включая обязанность претендента уплатить «конкурсный взнос», чего, естественно, не может быть при обычном конкурсе. Исследуемое явление, которое можно было бы назвать «административным конкурсом», прямо не предусмотрено ни гражданским, ни иным специальным, ни административным законодательством. Тем не менее соответствующие «права на права» возникают регулярно и в массовом порядке. Их основаниями являются и административный акт, и гражданско-правовая сделка одновременно. Это означает, что фактическая потребность, общественная практика сформировали весьма нестандартный, своеобразный механизм распределения и перераспределения прав на ограниченные ресурсы. Как отметил У. Маттеи, «формальное право собственности действует на фоне многих других нормативных систем, регулирующих распределение ограниченных ресурсов. Об этом следует постоянно помнить, поскольку : эффективная система права собственности должна всегда в точности следовать тому, о чем договорятся индивиды при распределении ограниченных ресурсов»*(28).
В отечественном законодательстве последнего времени эта «нестандартная ситуация» — проблема формирования «прав на права» — решается разными путями. Во многих случаях нормотворческие органы активно используют заложенную в п.4 ст.454 ГК РФ возможность применения к «продаже имущественных прав» общих положений о купле-продаже, предусмотренных параграфом 1 гл.30 ГК. Например, распоряжением Мингосимущества России от 28 июля 1998 N 774-р утверждено Положение о проведении торгов на право заключения договора аренды объектов недвижимости, находящихся в федеральной собственности*(29). Это положение различает понятия «объектов торгов» как объектов недвижимости (зданий, строений, сооружений и нежилых помещений), находящихся в федеральной собственности, и предмета торгов, под которым понимается право заключения договора аренды соответствующего объекта на определенных условиях. При всей внешней терминологической схожести с продажей вещей, использованием в данном случае такого юридического инструмента купли-продажи, как торги, не обеспечивается, однако, главный правовой результат купли-продажи — переход права собственности к покупателю. В подобной ситуации нельзя говорить даже о том, что к победителю торгов переходит (в порядке сингулярного правопреемства) чье-то ранее существовавшее право аренды, так как «право на право» отсекается от любых ранее существовавших обязательственных прав (если они и были) и выступает в качестве самостоятельной имущественной ценности.
Природа изучаемого феномена достаточно сложна и не может быть объяснена до конца ни использованием механизма «продажи прав», ни вовлечением в анализ института перемены лиц в обязательстве. Возможно, следует вести речь о появлении в отечественном законодательстве своеобразного смешанного, комплексного института правонаделения, занимающего промежуточное место между административным актом и гражданско-правовой сделкой. Уже сейчас можно видеть существенное сближение института купли-продажи с нормами о публичном конкурсе, которые в свою очередь определенным образом сочетаются с положениями о заключении договора на торгах. Так, Федеральным законом от 10 апреля 2000 года N 51-ФЗ утверждена Федеральная программа развития образования, в подразделе 2 которой среди мер по материально-техническому обеспечению образовательных учреждений предусмотрен переход на новые нормативы и механизмы их оснащения средствами обучения, инвентарем, учебно-наглядными пособиями, станочным, лабораторным и научным оборудованием, приборами, вычислительной, информационной и множительной техникой, печатной учебно-методической продукцией с использованием современных форм хозяйствования в виде тендеров, конкурсов и торгов*(30). Письмо Министерства экономики РФ от 8 февраля 1999 года N АС-108/4-113 прямо говорит о «тендерных (конкурсных) торгах». Идея «продажи через конкурс» многократно использована Федеральным законом от 21 июля 1997 года N 123-ФЗ «О приватизации государственного имущества и об основах приватизации муниципального имущества в Российской Федерации» (см., например, ст.16, 21 и др.)*(31). Однако в целом ряде случаев применяемый в целях правонаделения механизм торгов (аукционов) на самом деле лишь «маскирует» действительные отношения, которые далеко не всегда являются гражданско-правовыми или же имеют смешанный характер. К примеру, достаточно большое распространение получила практика предоставления различного рода квот (экспортных, импортных, производственных и др.). Это количественные (натуральные либо стоимостные) параметры реализации предоставляемого права ввозить, вывозить, добывать, производить, реализовывать определенные ресурсы, продукцию, товары и услуги. Квоты, определяемые органами государственной власти, обычно устанавливаются в публичных интересах. В отдельных случаях они предоставляются без использования юридического инструментария купли-продажи, на основании лишь управленческого акта, который в соответствии с п.1 ст.8 ГК РФ признается одним из оснований возникновения гражданских прав. Так, Постановлением Правительства РФ от 27 декабря 2000 года N 1010 «О квотах на вылов (добычу) водных биологических ресурсов внутренних морских вод, территориального моря, континентального шельфа и исключительной экономической зоны Российской Федерации»*(32) определены следующие их виды:
а) квоты на вылов для иностранных государств, устанавливаемые в соответствии с международными соглашениями Российской Федерации в области рыболовства и решениями четырехсторонней Комиссии по водным биологическим ресурсам Каспийского моря;
б) квоты на вылов для использования водных биологических ресурсов в научно-исследовательских, контрольных и рыбоводных целях, определяемые на основании научных программ и планов ресурсных исследований;
в) промышленные квоты на вылов для продажи на аукционной основе;
г) промышленные квоты на вылов, выделяемые субъектам Российской Федерации, территории которых прилегают к морскому побережью, для распределения между заявителями, осуществляющими поставки рыбного сырья на рыбоперерабатывающие предприятия, расположенные на территории Российской Федерации, или реализацию продукции на территории Российской Федерации.
Как несложно заметить, «аукционная продажа квот» является лишь одним из способов предоставления права, тогда как иные способы опираются на договорный механизм (международные соглашения) либо на прямое правонаделение (предоставление для научных целей, выделение субъектам Федерации для распределения среди рыбопромысловиков). Но даже и в случае «продажи квоты» продавец — государство в силу своего особого положения далеко не всегда исходит из чисто коммерческих соображений. Даже при наличии таковых они в значительной степени обусловливаются и сдерживаются аргументами иного порядка — соображениями общественной, публичной пользы. Например, приказом Министерства экономического развития и торговли РФ от 10 января 2001 года N 3 установлен «Порядок проведения аукционов по продаже промышленных квот на вылов (добычу) водных биологических ресурсов». В пункте 5 этого акта определено, что стартовые цены лотов устанавливаются аукционной комиссией исходя из минимальных размеров платы за пользование водными биологическими ресурсами по конкретным объектам и районам промысла (из расчета за одну тонну), определяемых в установленном порядке. В случае отсутствия утвержденных минимальных размеров платы комиссия самостоятельно определяет стартовые цены лотов*(33). Как видим, формирование начальной цены «продаваемого» права для целей аукциона «привязано» к фискальному критерию — минимальному размеру платы за пользование данным природным ресурсом.
В соответствии со ст.13, 15 части первой Налогового кодекса к налогам и сборам отнесены следующие виды платы за пользование природными ресурсами: налог на пользование недрами, налог на воспроизводство минерально-сырьевой базы, налог на дополнительный доход от добычи углеводородов, сбор за право пользования объектами животного мира и водными биологическими ресурсами, лесной налог, водный налог, экологический налог, земельный налог.
В Налоговом кодексе (п.2 ст.8) под сбором понимается обязательный взнос, взимаемый с организаций и физических лиц, уплата которого является одним из условий совершения в отношении плательщиков сборов государственными органами, органами местного самоуправления, иными уполномоченными органами и должностными лицами юридически значимых действий, включая предоставление определенных прав или выдачу разрешений (лицензий). По сути дела, упомянутые аукционы по продаже квот на вылов (добычу) водных биологических ресурсов представляют собой, по нашему мнению, специфический механизм формирования оптимальной (с фискальной точки зрения) величины платы за пользование соответствующим природным ресурсом и с гражданско-правовым регулированием имеют очень мало общего. Это самостоятельная и весьма сложная проблема, имеющая множество экономических, правовых и социальных аспектов*(34).
Отмеченное явление множественности и разноотраслевой принадлежности оснований возникновения некоторых имущественных прав ставит перед правовой наукой и законодателем непростые вопросы, в том числе и касающиеся легитимности подобного правонаделения. Ведь из п.1 ст.8 ГК РФ можно сделать лишь один вывод: гражданские права и обязанности возникают из актов государственных органов и органов местного самоуправления, которые предусмотрены законом в качестве основания возникновения гражданских прав и обязанностей. Это правило, очевидно, должно действовать и в том случае, когда управленческий акт используется в целях правонаделения совместно с теми либо иными институтами права гражданского. Иначе неизбежно неоправданное смешение разных методов правового регулирования и как следствие — ущерб общественным отношениям, на которые осуществляется воздействие нормами права.
При решении данной задачи необходимо учитывать, что цели оптимальной организации системы норм, регулирующих возникновение гражданских прав и обязанностей, их движение и прекращение, достижимы лишь при условии внимания к встречному процессу — эффективному законодательному упорядочению тех метаправовых явлений, которые принято именовать объектами гражданских прав. Нормативное построение системы объектов гражданских прав и ее функциональные возможности зависят не только от формальной строгости и определенности исходных ее понятий в самом гражданском законодательстве (до чего еще далеко), но и от межотраслевых внутриправовых взаимодействий, поскольку юридический статус объекта права определяется всеми позитивно-правовыми предписаниями безотносительно к отраслевой их принадлежности. Необходимо, однако, соблюдать точную меру в соотношении гражданско-правовых и иных (нецивилистических) признаков при построении адекватной современному состоянию экономической действительности системы объектов гражданских прав, не допуская эклектичного объединения признаков не только разноприродных, но и исключающих друг друга. Поэтому, с одной стороны, можно приветствовать идею В. А. Витушко о том, что необходимо согласование классификации объектов гражданского права с налогово-правовыми и бухгалтерскими классификациями, выделение в ГК основных и оборотных средств, прочих финансовых активов. С другой же стороны, требуется известная осторожность перед лицом попыток нивелировать специфику чисто цивилистических институтов путем применения к ним «глобалистской, а точнее — общенаучной методологии»: «Сквозь частокол дискретного частноправового мышления: проскальзывают идеи о комплексных объектах и смешанных договорах, взаимосвязи вещных и обязательственных правоотношений и даже о неразрывной связи имущественных и личных отношений — предмете гражданского права»*(35). Разумеется, отмеченные процессы объективны, и отрицать их наличие было бы по меньшей мере неразумно. Однако проблема состоит не столько в самих этих процессах и взаимодействиях, сколько в их причинах, тенденциях и пределах. Если в качестве основы системы объектов гражданских прав принимается позиция законодателя, выраженная в Гражданском кодексе Российской Федерации, то она должна проявляться и в ином (смежном) законодательстве. Понятия «объектов гражданских прав», «имущества», его отдельных видов, даже если они развиваются и уточняются смежным законодательством, противоречить своей цивилистической первооснове не должны. С этой точки зрения представляется неясной позиция Налогового кодекса, который, отсылая в определении понятия «имущество» к Гражданскому кодексу, нередко сам же и вступает с гражданским законодательством в серьезную конфронтацию.
Наука гражданского права всегда была открыта и восприимчива в применении к предмету своего исследования общенаучной методологии, вносила и вносит в нее свой весомый вклад. Отмеченная выше дискретность частноправового мышления отнюдь не является недостатком: она лишь воспроизводит дискретную структуру изучаемых данной наукой явлений и, следовательно, органически присуща самому предмету исследования: гражданско-правовым отношениям. И. А. Покровский подчеркивал, что гражданское право есть система юридической децентрализации и автономии: оно по самому своему существу предполагает для своего бытия наличность множества самоопределяющихся центров*(36). И соответствующая правовая наука, правовая идеология, если они обладают конструктивным потенциалом, не могут не учитывать этого основополагающего обстоятельства.
В.А. Лапач,
доцент Ростовского государственного университета,
кандидат юридических наук
«Журнал российского права», N 10, октябрь 2001 г.
—————————————————————————————————————————————————————————————————————————
*(1) Алексеев С. С. Структура советского права. М.: Юридическая литература, 1975. С.4.
*(2) Гамбаров Ю. С. Вещное право. СПб., 1913. С.10-11.
*(3) Брагинский М. И. К вопросу о соотношении вещных и обязательственных правоотношений // Гражданский кодекс России. Проблемы. Теория. Практика: Сборник памяти С. А. Хохлова / Отв. ред. А. Л. Маковский. Исследовательский центр частного права, Международный центр финансово-экономического развития, 1998. С.124 и след.
Субъективные гражданские права — Стр 3
*(4) См.: Гумаров И. Понятие вещи в современном гражданском праве России // Хозяйство и право. 2000. N 3. С.80-84.
*(5) См.: Общая теория государства и права: Академический курс в 2-х томах / Под ред. проф. М. Н. Марченко. Т.2. Теория права. М.: Зерцало, 2000. С.278.
*(6) Гражданское право: Учебник. Часть I. Изд. 3-е / Под ред. А. П. Сергеева, Ю. К. Толстого. М.: Проспект, 1998. С.87.
*(7) Лившиц Р. З. Теория права: Учебник. М.: БЕК, 1994. С.134-137.
*(8) Явич Л. С. Общая теория права. Л.: Изд-во ЛГУ, 1976. С.217.
*(9) Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности / Пер. с фр. В. А. Туманова. М.: Международные отношения, 1997. С.198.
*(10) См.: Мейер Д. И. Русское гражданское право: В 2-х ч. Ч.1. М., 1997. С.181-182.
*(11) Трубецкой Е. Н. Энциклопедия права. СПб., 1998. С.180-182.
*(12) См.: Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. М., 1998. С.192.
*(13) См.: Камышанский В. П. Право собственности: пределы и ограничения. М.: ЮНИТИ-ДАНА, Закон и право, 2000. С.11-16.
*(14) См.: Чередникова М. В. О вещных правах по Гражданскому кодексу Российской Федерации. — В сб.: Актуальные проблемы гражданского права / Под ред. С. С. Алексеева. Исследовательский центр частного права. Уральский филиал. Российская школа частного права. Уральское отделение. М.: Статут, 2000. С.109-110.
*(15) См.: СЗ РФ. 2000. N 21. Ст.2258.
*(16) Лопатин В. Н. Защита права на неприкосновенность частной жизни // Журнал российского права. 1999. N 1.
*(17) Анишина В. И. Запрос суда в Конституционный Суд Российской Федерации о проверке конституционности закона: Дисс. : канд. юрид. наук. Министерство юстиции РФ. Российская правовая академия. М., 2001. С.16.
*(18) См.: СЗ РФ. 2000. N 11. Ст.1244.
*(19) Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения. — В кн.: Закон: создание и толкование. М., 1998. С.66.
*(20) Гаджиев Г. А., Пепеляев С. Г. Предприниматель — налогоплательщик — государство: Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации. М., 1998. С.56.
*(21) См.: Сивицкий В. А. Юридическая сила решений Конституционного Суда Российской Федерации // Юридический мир. 2000. N 9. С.50-51.
*(22) См.: Coase R. The Federal Communications Comission // Journal of Law and Economics. 1959. V.2. No 1.
*(23) См.: Coase R. The Problem of Social Cost // Journal of Law and Economics. 1960. V.3. No 1.
*(24) См.: Коуз Р. Фирма, рынок и право / Пер. с англ. М., 1993.
*(25) Оценивая данную ситуацию, необходимо, разумеется, принять во внимание, что для англо-американской правовой системы различие между вещными и обязательственными правами не имеет того значения, которое ему придается в континентальном праве.
*(26) Сорвина Г. Н. Экономическая мысль ХХ столетия: страницы истории: Лекции. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2000. С.214.
*(27) См.: СП РФ. 1991. N 6. Ст.90.
*(28) Маттеи У. Основные принципы права собственности. — В кн.: Маттеи У., Суханов Е. А. Основные положения права собственности. М.: Юристъ, 1999. С. 25.
*(29) См.: Бюллетень нормативных актов федеральных органов исполнительной власти. 1998. N 20.
*(30) См.: СЗ РФ. 2000. N 16. Ст.1639.
*(31) См.: СЗ РФ. 1997. N 30. Ст.3595.
*(32) См.: СЗ РФ. 2001. N 1. Ч.II. Ст.136.
*(33) См.: Российская газета. 2001. 13 янв.
*(34) См.: Спиридонов В. Последние дары моря // Итоги. 2001. N 10 (248). С.32-37.
*(35) Витушко В. А. Общенаучная методология в цивилистике // Журнал российского права. 2000. N 3. С.55 и 60.
*(36) См.: Покровский И. А. Указ. соч. С.40.
