Выдержка из текста работы
В череде столетий европейской истории 18 век занимает особое место. Были времена более грандиозных свершений, но не было эпохи более завершенной стилево, более, так сказать, «целокупной». Известный искусствовед Н. Дмитриева называет его последним веком господства аристократической культуры. Отсюда его рафинированность и эта самая «стильность», порой в ущерб глубине. И одновременно это эпоха утверждения новых ценностей в жизни европейцев, — ценностей, которые живы и ныне и которые, собственно говоря, определяют сегодняшнее лицо европейской цивилизации.
Под мелодичные перезвоны клавесинов и арф в быту, головах и сердцах европейцев совершилось одновременно несколько революций, из которых только две мы обычно называем собственно «революциями»: Великую французскую и войну за независимость Соединенных Штатов Америки. Между тем, они лишь поставили пропахшие кровью и порохом точки в предложениях, которые Европа прилежно писала весь 18 век.
Революция в головах
18 век обычно называют эпохой Просвещения, хотя само это слово слишком вяло и приблизительно определяет те процессы, что шли в головах европейцев между 1700 и 1804 годами (указываю год смерти И. Канта).
Европейские мыслители порывают с богословием и отграничивают сферу собственно философии от естествознания. Согласно ньютоновой механистической картине мира, бог нужен лишь как тот, кто дал первотолчок развитию природы, и дальше мир покатился от него вполне уже сепаратно.
18 век — век практиков, вот почему мыслителей не удовлетворяют пустые схоластические умствования. Критерием истины выступает опыт. Любой пафос и риторика кажутся неуместными ни при каких обстоятельствах. Умирая от рака, маркиза, у которой служил Руссо, испускает газы, заявляет, что женщина, способная на такое, еще поживет, — и отдает богу душу, можно сказать, с дерзко беспечной улыбкой.
Философы восхищаются совершенством мира (Лейбниц) и немилосердно критикуют его (энциклопедисты), поют осанну разуму и прогрессу цивилизации (Вольтер) и объявляют прогресс и разум врагами естественных прав человека (Руссо). Но все эти теории сейчас, на дистанции лет, не кажутся взаимоисключающими. Все они вертятся вокруг человека, его способности понять окружающий мир и преобразовать его в соответствии со своими потребностями и представлениями о «наилучшем».
При этом весьма долго философы пребывают в уверенности, что человек разумен и благ от природы, что в его несчастьях виноваты лишь «обстоятельства». Грамотность и картошку насаждают сами монархи. Общий настрой европейской философии 18 века можно назвать «осторожным оптимизмом», а ее лозунгом — призыв Вольтера каждому «возделывать свой сад».
Увы, кровавые ужасы Французской революции заставят в корне пересмотреть благодушное заблужденье философов, — но сделает это уже следующее столетие. Однако чисто европейская идея прав личности утвердится тогда, в 18 веке, — утвердится как самая базовая ценность.
Революция в сердцах
«Век разума» не состоялся бы во всем своем блеске без революции в сердцах. Личность постепенно эмансипируется, осознает свой внутренний мир как важный и ценный. Эмоциональная жизнь европейцев становится все насыщенней и утонченней.
Бессмертным свидетельством этого стала великая музыка 18 века, — быть может, одно из высочайших достижений в истории человечества.
Замечательный французский композитор начала 18 века Ж.Ф. Рамо первым сформулировал самоценную роль музыки, которая прежде считалась лишь подспорьем для слова. Он писал: «Чтобы по-настоящему насладиться музыкой, мы должны полностью раствориться в ней» (цит. по: Г. Кенигсбергер, с. 248).
Музыка гораздо точнее и тоньше выражала эмоции времени, чем зажатое условностями подцензурное слово. Для образованного европейца она стала насущной необходимостью. В библиотеках чешских и австрийских замков наравне с книгами теснятся на полках нотные папки: музыкальные новинки читались здесь с листа, как газеты, — и так же жадно!
Музыка 18 века еще полна массой условностей, заданных формул. Именно наличие этих общих мест позволяло композиторам быть такими плодовитыми (свыше 40 опер у Г.Ф. Генделя, более 200 концертов для скрипки у А. Вивальди, более 100 симфоний у И. Гайдна!) Одновременно она еще настолько демократична, что дает шанс даже и дилетантам: Ж.Ж. Руссо сочиняет оперу, которая пользуется успехом при дворе, и сам король, страшно фальшивя, напевает оттуда свою любимую ариетку.
Музыка 18 века теснейшим образом была связана с жизнью и бытом. Бах рассчитывал, что его духовную музыку может исполнить хор прихожан в церкви, а самый любимый бытовой танец менуэт становится неотъемлемой частью любой симфонии вплоть до эпохи Бетховена…
Каждая страна в 18 веке именно через музыку осознает свою самобытность. Немец Г.Ф. Гендель привез пышную итальянскую оперу-сериа в туманный Лондон. Но античные сюжеты показались британской публике чересчур отвлеченными и нежизненными. Практически не меняя музыкальную форму, Гендель переходит к созданию ораторий, — которые как бы являются теми же операми, но только в концертном исполнении, при этом они написаны на горячо пережитые слушателями сюжеты из Библии. И самая широкая публика с восторгом откликается на это, — духовные оратории Генделя делаются национальным достоянием, их исполнение выливается в патриотические манифестации.
Итогом музыкального развития 18 века становится творчество В.А. Моцарта. Гениальный австриец вводит в музыку новую тему — тему судьбы своего творца, то есть вводит личность современника с его простыми и насущными желаниями, радостями и страхами. «Вообще Человек — тварь божья» благодаря этому превращается в музыке в человека конкретной эпохи, обретает черты реальной личности и судьбы…
Революция в манерах
Строго иерархизированное феодальное общество всегда уделяет особое внимание этикету. Он — средство подчеркнуть статус (упорядоченное неравенство) общественного положения.
Конечно, этикет продолжает господствовать в отношениях между людьми и в 18 веке. Послы задерживают вручение верительных грамот, если вовремя не приходят бумаги, подтверждающие, что их дворянство восходит как минимум к 14 столетию. В противном случае при церемонии представления в Версале король не сможет обнять и поцеловать жену посла, а только ее поприветствует! Этикет до такой степени владеет умами придворных, что иные из них на полном серьезе уверяют, будто Великая французская революция разразилась из-за того, что генеральный контролер финансов Неккер явился к королю в туфлях с бантами, а не с пряжками!
Однако сами монархи уже порядком устали от всех этих условностей. Людовик Пятнадцатый прячется от уз этикета в будуарах возлюбленных, Екатерина Великая — в своем Эрмитаже, а Мария Антуанетта не может проглотить и куска на традиционной публичной королевской трапезе и насыщается после, уже в одиночестве.
Двору противостоит салон, аристократический и буржуазный, где хозяева и гости общаются накоротке. Тон задают августейшие особы Но льдина феодального этикета тает медленно и неравномерно. Еще в 1726 году лакеи знатного сеньора могут поколотить палками модного автора де Вольтера за дерзкий ответ их господину. Еще в 1730 году церковь может отказать в погребении знаменитой актрисе Адриенне Лекуврер (невзирая на то, что это — любовница маршала Франции), ибо при жизни она занималась «позорным ремеслом лицедейки».
Но уже спустя двадцать лет в той же Франции статус художника меняется, — художник буквально заставит короля уважать свое человеческое достоинство. А дело было так. Разобидевшись на Людовика Пятнадцатого, знаменитый мастер пастельного портрета Латур долго отказывался увековечить «саму» маркизу Помпадур. Когда же ей удалось уломать капризулю, художник разоблачился при ней почти до рубашки. Во время сеанса вошел король. «Как, мадам, вы клялись мне, что нам не будут мешать!» — завопил Латур и бросился собирать мелки. Король и его метресса едва уломали виртуоза пастели продолжить сеанс.
Конечно, в феодальном обществе все определяет звание, а не талант. Моцарт пишет, что за столом зальцбургского архиепископа его место выше лакея, но ниже повара. Но в это примерно время уже буржуазная Англия хоронит «лицедея», великого актера Д. Гаррика, в Вестминстерском аббатстве!
Кризис феодального общества порождает новое представление о человеке. Теперь идеалом является не феодальный сеньор или придворный вельможа, а частное лицо, «добрый человек» во Франции, джентльмен в Англии. К концу века в этих странах не знатность, а успех, талант и богатство определяют статус личности в обществе.
В остальных странах на эмансипацию личности уйдет едва ли не половина следующего столетия…
Петр открывает Европу
В 18 веке на европейскую политическую сцену вышла очередная великая держава — Россия. «Презентация» нового политического гиганта состоялась весной и летом 1717 года, когда посольство все еще загадочных, но уже чуть европезированных «московитов» посетило ряд европейских столиц.
Увы, ни в Париже, ни в Берлине русскими богатырями во главе с царем Петром очарованы не были. В конце апреля того года русские явились на французскую границу. Версаль выслал навстречу им одного из самых элегантных своих придворных маркиза де Майли-Несле. Маркиз нашел русских… естественно, в кабаке, храпящих и заблеванных. Языком ворочал лишь Петр.
Бог его ведает, то ли он смутился, то ли не мог простить Франции теснейший ее союз с врагами России шведами и турками, то ли мстил за то, что несколько лет назад его отказались принять в Версале, только Петр закапризничал. Майли-Несле нервничал и менял наряды по три раза на дню. Петр выдвигал все новые претензии по протоколу, пил и подшучивал над маркизом: «Видать, у вас плохой портной, все ваши наряды вам узки, оттого вы их так часто меняете!» В своем донесении правительству Майли-Несле от души пожелал Петру не только благополучно явиться в Париж, но и поскорей убраться оттуда.
Наконец, Петр и его выпивохи двинулись туда, ломая по пути все тонкие условности французского протокола.
Сперва Петру отвели королевские апартаменты в Лувре, но он от них отказался. Спальня особняка поскромнее тоже показалась ему чересчур роскошной, и он велел поставить свою походную кровать в гардеробной.
Царь откровенно пренебрегал церемониями при французском дворе, зато навел в свое жилище девок и устраивал такие оргии, что Версаль повергался в ужас. Одни находили Петра оригинальным, другие — грубым животным. Шерстяная куртка Петра с золотыми пуговицами, так похожая на современный морской бушлат, вошла, впрочем, в моду, как «одежда варвара».
Первая российско-французская встреча на высшем уровне успехом не увенчалась. Петр предпочитал ориентироваться на более практичных англичан и голландцев, а Версаль полагал в России своего опасного оппонента. Русско-французские отношения были натянутыми почти двести лет. По сути, Франция оставалась главным противником России до конца 19 века. Только Александр Третий смог растопить лед вековой вражды.
Да, проницательный политик Петр не покорился блеску французской культуры. Уезжая из страны, он сказал, что роскошь погубит Францию.
Расстроенное оргиями здоровье царь поправлял на курорте в Спа, где выпивал зараз по двадцать стаканов минералки, но довольно скоро вновь перешел на привычное, на спиртное.
Теперь его ждал Берлин. К визиту царя здесь готовились, как к стихийному бедствию. Прусская королева София Доротея (дочь английского короля Георга Первого) велела вывезти из дворца, в котором должны были поселить русских, все ценные бьющиеся предметы и мебель. Впрочем, это не помогло: после отъезда гостей она с горечью заявила, что теперь все здесь нужно построить заново.
В Берлине к Петру присоединилась его жена Екатерина. Как пишет одна принцесса, свита царицы состояла из четырехсот немецких пригожих прачек, каждая из которых имела на руках по ребенку от государя.
На свою голову прусский король решил удивить Петра своими коллекциями. Царя весьма впечатлила античная статуя сильно эрегированного сатира, и он велел Екатерине при всех сделать вид, будто она совокупляется с истуканом. Царица заартачилась, было, но муж посулил отрубить ей за ослушанье голову, и порфироносная жена покорилась. Потом Петр с непосредственностью ребенка попросил короля подарить ему эту статую. Заинтересованный в союзе с Россией Фридрих-Вильгельм Первый подчинился. Затем царю приглянулась и Янтарная комната. Его прусское величество вынужден был расстаться и с этой реликвией.
Как ни был груб «коронованный фельдфебель» Фридрих Вильгельм, но и он вздохнул с облегчением, когда русские покинули его столицу.
Увы, все сие не просто исторические анекдоты. Эти события на десятилетия заложили в головах европейцев представление о русских как о варварах. При этом антагонизм между русскими и европейцами с годами — с веками! — не ослабел. Уже в 20 веке У. Черчилль заметил по итогам войны, что главная ошибка Сталина состояла в том, что он показал русскому Ивану Европу, а Европе — русского Ивана.
Писать это грустно и стыдно, но из песни слова не выкинешь…
Рококо — стиль, рожденный неврозом
18 век предстает в сознании потомков веком бесконечных завитушек-рокайлей. Кудрявые пудреные парики, которые делали людей похожими на пуделей и болонок, прихотливо изогнутая, словно менуэт танцующая мебель, узоры и множащие их зеркала везде и повсюду, — это и есть стиль рококо, он же стиль Людовика Пятнадцатого. Н. Дмитриева назвала его аристократическим мятежом против неприглядной и гнетущей предреволюционной реальности. (К слову сказать, даже королевский палач отправлял свои функции в пудреном парике и в туфлях на высоких каблуках!)
Между тем, рококо «в чистом виде» просуществовало во Франции всего сорок лет (около 1730-1767 гг.). Его появлению в известной мере способствовали два обстоятельства: холодные зимы начала 18 века и королевский невроз. Морозы заставляли даже закаленных этикетом придворных искать убежища в относительно небольших помещениях, лучше протапливаемых каминами. (По-настоящему теплые камины появились в Европе только в 20-е гг. 18 века).
С другой стороны, Людовик Пятнадцатый, несмотря на то, что считался первым красавцем своего времени, отличался массой комплексов и неврозов, которые были следствием его тяжелого детства (ранняя потеря родителей, вечная стесненность этикетом, ведь переговоры с тем же Петром «вел» 7-летний ребенок!) Эти неврозы сделали Людовика скрытным и робким. Он предпочитал увиливать по возможности от тесных рамок этикета, для чего перепланировал Версальский дворец, настроив в нем массу маленьких комнаток, в которых мог передохнуть от беск……..
