Пример курсовой работы по литературе зарубежная: Рыцарская культура как исток европейской светской культуры.

Содержание

ПЛАН:

I. Введение ……………………………………..2

II. Глава первая. РЫЦАРСТВО: К ПРОБЛЕМЕ СЕМАНТИЧЕСКОЙ СУЩНОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ЯВЛЕНИЯ……………4

1.1. В поисках модели понятия «рыцарство»…………..4

1.2. Образ рыцаря в поэме «Ordene de chevalerie»……….13

II. Глава вторая. РЫЦАРСКАЯ КУЛЬТУРА КАК КОМПОНЕНТ СВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ

2.1. Рыцарские идеалы раннего Средневековья…………..17

2.2. Специфика жанров куртуазной литературы……….18

2.3. Краткий генезис обряда посвящения в рыцари: светский и церковный элемент………23

III. Заключение…………28

IV. Литература…………………31

Выдержка из текста работы

Актуальность темы исследования. Данная тема курсовой работы актуальна и может представлять интерес, как для широкого круга общественности, так и для специалистов в области медиевистики, так как эпоха средневековья — это исторический период, который в Европе отметился колоссальными изменениями в общественных отношениях, появлением новых государств и их исчезновением, приходом на смену рабовладельческому строю феодализма, междоусобными войнами, диктатом Церкви и иными событиями, которые характеризуют этот период как один из самых мрачных в истории.

Тема «Рыцарская культура», на мой взгляд, до сих пор актуальна. Она имеет большую роль для мировой истории в целом, и несмотря на такое глубокое исследование со стороны многих ученых, это тема до конца еще не изучена, так как не возможно досконально изучить все аспекты развития истории (будь это история средневековья, советская история, мировая).

«Культура рыцарской среды средневекового Запада это взаимосвязанный стиль мышления и мироощущения, являющий себя как в повседневном, обыденном поведении, так и празднично-репрезентативном, как в визуальных образах замков, маргинальных рисунков и скульптур, так и словесных конструкциях поэтических текстов. В этом смысле нами в исследовании преследуется двоякая цель — с одной стороны, проникнуть «вглубь» социокультурной ткани процессов, понять взаимосвязь интеллектуально-психологической оснастки культуры рыцарского общества и его социальных практик, с другой стороны — увидеть органическую связь явлений культуры внешне разрозненных, дискретных, на деле представляющих некую целостность, явленную в образе и духе того, что принято именовать рыцарской культурой». Николаева И., Карначук Н. Культура рыцарской среды. — Томск, 2002. — с. 5.

Объект исследования — особенности ментальной картины западноевропейского Средневековья .

Предмет исследования — феномен появления и характерные черты рыцарской культуры.

Цель исследования — определить специфику развития средневековой культуры, раскрыв один из основных её элементов — рыцарскую культуру.

Задачи исследования — данное исследование включает в себя комплекс задач, без которых невозможно представить целостной исторической картины данного исследования.

Таким образом, при исследовании рыцарской культуры в средневековом западноевропейском обществе на первый план выходят следующие задачи:

— рассмотреть особенности развития средневековой западноевропейской культуры IX -XIII века;

— дать общую характеристику ментальной картины западноевропейского средневековья;

— выявить социальные особенности культуры;

— раскрыть принципы рыцарской культуры и специфику их проявления;

— рассмотреть рыцарский обряд посвящения;

— показать роль «куртуазии» в формировании рыцарской культуры.

Хронологические рамки — культура рыцарской среды охватывает период классического средневековья: от X — XI веков до примерно XIV века;

Историографический обзор. История средневекового рыцарства имеет давние традиции изучения. Вместе с тем в последние десятилетия он переживает определенный ренессанс.

Одним из русских дореволюционных исследователей, специализировавшимся на истории средневековья был известный русский учёный Николай Алексеевич Осокин Осокин Н.А. История средних веков. — М., 2005. — 672с., профессор Казанского университета, известный учёный. Ему принадлежит работа «История средних веков», в которой живое изложение исторических событий сочетается со строго научным подходом и обширным использованием источников, что придает его труду высокую ценность, несмотря на то, что с момента первого издания прошло больше века. История Запада после великого переселения народов и падения Западной Римской империи, история Византии, арабские завоевания, крестовые походы, вассальная система, феодалы и рыцари — вот события и явления, о которых рассказывается в этой книге.

На тему европейского рыцарства было написано много художественных произведений и научных исследований. Советский российский историк-медиевист, культуролог Арон Яковлевич Гуревич Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры, 2-ое изд. — М., 1984. — 350 с., лауреат Государственной премии Российской Федерации в области науки. Окончил кафедру истории Средних веков исторического факультета Московского государственного университета (1947), аспирантуру Института истории АН СССР (1950). Кандидат исторических наук (1950, тема диссертации: «Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период»). Доктор исторических наук (1962, тема диссертации: «Очерки социальной истории Норвегии в IX — XII вв.»). В его книге «Категории средневековой культуры» поднята проблема — самосознание человеческой личности эпохи феодализма, проявляющееся в восприятии времени и пространства, в отношении к праву, в трактовке труда, собственности, Богатства и бедности, — это проблема, волнующая современного человека, которому поэтому существенно знать ее интерпретацию людьми далеких эпох.

К современной историографии можно отнести сборник памяти Ю.Л. Бессмертного Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в средние века. — М., 1991. — 240 с. (1923-2000). Опубликованный сборник носит не только научный, но и личный характер. Чтобы могли написать все желающие, было решено, что сборник будет представлять современное состояние исследований в тех направлениях исторической науки, к которым в разное время принадлежал Юрий Львович. Отдельный раздел посвящен историку и его времени вообще и Юрию Львовичу в частности. К участию в сборнике, в частности, был приглашен широкий круг зарубежный и отечественных историков. Круг тем, который предлагалось охватить авторам, включал:

1) методология и теория истории; историография;

2) средневековая деревня;

3) рыцарство и рыцарская культура;

4) новая демографическая история (история семьи, детства, смерти, тендерные исследования и так далее);

5) индивидуальное, уникальное и типическое в истории;

6) прочие проблемы в рамках новой социальной истории.

Жак Легофф. Средневековье Юрия Бессмертного Гофф Ле Ж. Средневековье Юрия Бессмертного. // Homo historicus. Т 1. — М., 2003. — с. 450-452..

В своей небольшой статье выдающийся французский медиевист Жак Легоф отдает дань уважения Ю.Л.Бессмертному и отмечает значительность его вклада в развитие послевоенной не только советской, а позже и российской, но и западной, и в частности французской медиевистики. Он упоминает о широте интересов Ю.Л.Бессмертного, простиравшихся, и на методологию истории, и на средневековую аграрную историю, и на историю средневекового рыцарства, но, по мнению Жака Ле Гоффа, он особенно весом в области исторической демографии средневековья, «понимаемой Ю.Л.Бессмертным очень широко и глубоко как роль мужчин и женщин в функционировании и эволюции средневекового общества», и изучению которой в 60е-80е годы он справедливо придавал особое значение, поскольку в те годы она действительно находилась на острие основных проблем средневековой истории на Западе. Жак Ле Гофф не скупится на эпитеты, называя своего коллегу и друга «совершенным историко», и указывает на такие его исследовательские качества, как умение «по-своему» ставить ту или иную медиевистическую проблему, привлекая для ее решения максимально возможный в условиях Москвы широкий круг средневековых источников и используя для их анализа самые разнообразные и сложные, в том числе количественные, методы и подходы. Средневековье в представлении Ю.Л.Бессмертного было «динамичным», «живым», «целеустремленным» и одновременно «противоречивым» и «сложным» обществом, изучение которого требует от историка не простых подходов и не терпит простых решений.

Исследования зарубежных исследователей Ж. Дюби Дюби Ж. Европа в средние века. — Спб., 1993. — 320 с., Ж. Флори Флори Ж. Идеология меча. Предыстория рыцарства. — Спб., 1999. — 54 с., Руа Ж Руа Ж.Ж. История рыцарства. — М., 1996. — 248 с.. и других вскрыли новые пласты этой проблематики, выявили оригинальные подходы к интерпретации источников. Особенно интересны в этом плане исследования Ф. Кардини Кардини Ф. Истоки Средневекового рыцарства. — М., 1987. — 384 с.. Автор «Истоков средневекового рыцарства» работает на стыке многих наук: социальной, экономической и культурной истории, археологии, истории техники и материальной культуры, военного дела. Он исходит из понимания рыцарства как особого социального и юридического явления и как определенной культурной реальности, типа мировосприятия и мироощущения, своеобразной «движущей идеи» эпохи. Концепция Ф. Кардини открыла новые аспекты формирования рыцарства, итальянским исследователем был введен в оборот огромный материал, ранее под таким углом зрения не рассматривавшийся. Ф. Кардини показывает, что рыцарство в пору своего расцвета очень далеко отстоит от своих истоков, но, тем не менее, питается ими. И эти истоки, постепенно набирающие силу и трансформирующиеся, и есть живые артерии истории. Рассечь их — значит представить не подлинно историческое явление как сложнейший организм, а его омертвевшее подобие, лишь напоминающее оригинал.

Очень интересны исследования Марии Оссовской Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследование по истории морали. — М., 1987. — 528 с. — это видный польский философ и социолог, родоначальник науковедения, специалист в области теории и истории морали. Предметом ее социологии морали является анализ общественных условий формирования моральных явлений, анализ морали различных эпох и социальных групп. «Рыцарь и Буржуа: исследования по истории морали» — эта книга исследует рыцарский этнос, его разновидности.

Жак Ле Гофф Гофф Ле Ж. Цивилизация средневекового запада. — М., 1992. — 400 с. — французский историк-медиевист, один из ярчайших представителей «Новой исторической науки», вышедшей из школы «Анналов». Остался верным концепции тотальной истории. Первый директор Школы повышения квалификации по общественным наукам. Специалист по XIII веку, автор биографий Людовика IX Святого и Франциска Ассизского. Агностик Ле Гофф занимает нейтральную позицию между религиозной апологией и атеистической критикой Средних Веков. Сторонник концепции Средневековья как особой цивилизации, отличной и от античной, и от новоевропейской. В центре внимания его работы «Цивилизация средневекового Запада» оказываются Пространство и Время в жизни и восприятии тогдашнего населения Европы, его материальная жизнь, характеристика их социальной системы и, главное, анализ их менталитета, коллективной психологии, способов чувствовать и мыслить.

Ещё одним представителем зарубежной историографии является Жорж Дюби Дюби Ж. Европа в средние века. — Спб. — 1993. — 320 с.. Один из ведущих западноевропейских историков, крупнейший французский медиевист. Родился в 1919 г ., окончил университет в Лионе. С 1970г. — профессор Коллеж де Франс, где заведует кафедрой «средневековых обществ». Избран членом Академии надписей и изящной словесности в Париже, членом Французской академии, а также членом Британской, Бельгийской, Итальянской и Американской академий. Круг его основных работ охватывает как социально-экономическую историю западноевропейского средневековья, так и историю его духовной культуры и искусства. Интенсивнее всего им исследована эпоха классического французского средневековья ( XI — XIII вв.). В своей работе «Европа с средние века» автор рассматривает средневековое французское общество, как бы поднимаясь над фактологической картиной прошлого, уделяя внимание лишь отдельным, наиболее ярким историческим событиям. Он глубоко проникает в общественную структуру, раскрывает взаимодействие материальной цивилизации, культуры и других социальных факторов в развитии общества. В книге широко использованы источники — свидетельства современников тех далеких времен.

Методологические основы. В ходе исследования данной темы были использованы следующие методы: историко-описательный метод, позволяющий выделить особенности и качественное своеобразие описываемых общественных явлений; проблемно-хронологический метод, с помощью которого выделен ряд проблем в конкретный исторический период; сравнительно-исторический метод — он позволяет выявить общее и особенное в изучаемом явлении; историко-системный метод — который позволяет изучать все рассматриваемые проблемы в единой системе; принцип историзма — с его помощью все исторические факты, явления и события рассматриваются в соответствии с конкретно-исторической обстановкой, в их взаимосвязи и взаимообусловленности.

Источники. Народные баллады Англии и Шотландии Английские и Шотландские народные баллады. — М., 1973. — 101 с. представляют собой богатейший пласт старинной культуры этих стран, имеющий неоценимую художественную ценность. Поэтические тексты самих первоисточников складывались и распространялись в устной традиции начиная, примерно, с XIV века. Складывали их безвестные певцы, называвшиеся менестрелями. Так же, доподлинно известно, что они были именно певцами, а не рассказчиками и не декламаторами, потому что баллады в старину не декламировались, а пелись под аккомпанемент незатейливых струнных инструментов типа арфы — не путать с современной арфой, в отличие от нее средневековая арфа была небольшим портативным инструментом: всего несколько струн, натянутых на простую треугольную раму.

Баллады о Робин Гуде Баллады о Робин Гуде. — Л., 1980. — 64 с. являются ещё одним из исторических источников данной эпохи. В них упоминается имя короля Эдуарда. Три первых Эдуарда, которых знает английская история, царствовали на протяжении 13-14 веков. Можно поэтому предполагать, что баллады о храбром разбойнике начали складываться именно в этот период. Долгое время баллады передавались из уст в уста, не будучи записанными, и только в 15 столетии были сделаны первые записи этих баллад. Рассказы о Робин Гуде производили огромное впечатление на ряд поколений, и популярность этого героя народной легенды была столь велика, что имя его оказалось внесённым даже в хроники наряду с именами реальных исторических лиц. Некоторые хроники 15 и 16 веков относят время жизни Робин Гуда к 12 столетию ко времени короля Ричарда Львиное Сердце (1189 — 1199).

«Тристан и Изольда» Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде. — М., 1955. — 59 с.- легендарный рыцарский роман XII века. Параллели к мотивам романа есть в сказаниях древневосточных, античных, кавказских и др., но в поэзию феодальной Европы сказание это пришло в кельтском оформлении, с кельтскими именами, с характерными бытовыми чертами. Сказание это возникло в районе Ирландии и кельтизированной Шотландии и впервые было исторически приурочено к имени пиктского принца Дростана (VIII век). Оттуда оно перешло в Уэльс и Корнуолл, где окрасилось рядом новых черт. В XII веке оно стало известно англо-нормандским жонглёрам, один из которых около 1140 года переложил его во французский роман («прототип»), до нас не дошедший, но послуживший источником для всех (или почти всех) дальнейших литературных его обработок. Таково мнение Ж. Бедье, но эта точка зрения в настоящее время взята под сомнение.

«Беовульф» Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. — М., 1975. — 870 с. — англосаксонская эпическая поэма, действие которой происходит в Скандинавии до переселения англов в Британию. Названа по имени главного героя. Текст создан в начале VIII века и сохранился в единственном списке XI века, который чуть не погиб во время пожара библиотеки Роберта Коттона в 1731 году. Это древнейшая эпическая поэма «варварской» (германской) Европы, сохранившаяся в полном объёме. О существовании в коттоновской библиотеке пространной поэмы на древнеанглийском стало известно ещё в 1700 году, однако первую публикацию текста (в латинском переводе) осуществил 115 лет спустя исландский филолог Торкелин, по заданию датского правительства работавший над разбором текста с 1786 г. В рукописи поэма не содержит заголовка, и своё нынешнее название она получила только при первой публикации в 1815 году.

Поэма состоит из 3182 строк текста и является самой длинной поэмой на древнеанглийском языке — примерно 10 % англосаксонской литературы занимает именно её текст.

Основное содержание заключается в сказаниях о победе Беовульфа над страшными чудовищами Гренделем и его матерью, и над опустошавшим страну драконом, к чему прибавлено несколько побочных эпизодов.

Действие происходит в Скандинавии. В блистательном чертоге конунга Хродгара под названием Хеорот пируют дружинные воины из племени гаутов. Вот уже 12 зим на Хеорот нападает страшное чудовище по имени Грендель. Беовульф побеждает Гренделя в ночном единоборстве, оторвав ему руку, и тот умирает в своем логове. Чтобы отомстить за него, из морской пучины поднимается еще более жуткий враг — мать Гренделя. Чтобы одолеть её, Беовульфу приходится спуститься в её морское логово.

Во второй части поэмы Беовульф — к тому времени уже конунг гаутов — вступает в поединок с драконом, который мстит людям за посягательство на охраняемый им клад. Дракон убит, но и Беовульф получает смертельную рану. Автор не рассматривает это как трагедию, скорее как достойный венец героической жизни. Дружина во главе с доблестным Виглавом торжественно сжигает Беовульфа и клад дракона на погребальном костре.

«Песнь о моём Сиде» Песнь о моём Сиде. — М, 1959. — 258 с. — памятник испанской литературы, анонимный героический эпос (написан после 1195, но до 1207 года) неизвестным певцом-хугларом). Единственный сохранившийся оригинал поэмы о Сиде — рукопись 1207 года, впервые изданная не раньше XVIII века.

Главным героем эпоса выступает доблестный Сид, борец против мавров и защитник народных интересов. Основная цель его жизни — освобождение родной земли от арабов. Историческим прототипом Сида послужил кастильский военачальник, дворянин, герой Реконкисты Родриго (Руй) Диас де Бивар (1040—1099), прозванный за храбрость Кампеадором («бойцом»; «ратоборцем»). Побеждённые же им арабы прозвали его Сидом (от араб. «сеид» — господин). Вопреки исторической правде Сид изображён рыцарем, имеющим вассалов и не принадлежащим к высшей знати. Образ его идеализирован в народном духе. Он превращён в настоящего народного героя, который терпит обиды от несправедливого короля, вступает в конфликты с родовой знатью. По ложному обвинению Сид был изгнан из Кастилии королём Альфонсом VI. Но тем не менее, находясь в неблагоприятных условиях, он собирает отряд воинов, одерживает ряд побед над маврами, захватывает добычу, часть из которой отправляет в подарок изгнавшему его королю, честно выполняя свой вассальный долг. Тронутый дарами и доблестью Сида, король прощает изгнанника и даже сватает за его дочерей своих приближённых — знатных инфантов де Каррион. Но зятья Сида оказываются коварными и трусливыми, жестокими обидчиками дочерей Сида, вступаясь за честь которых, он требует наказать виновных. В судебном поединке Сид одерживает победу над инфантами. К его дочерям сватаются теперь достойные женихи — инфанты Наварры и Арагона. Звучит хвала Сиду, который не только защитил свою честь, но и породнился с испанскими королями.

«Песнь о моём Сиде» близка к исторической правде в большей степени, чем другие памятники героического эпоса, она даёт правдивую картину Испании и в дни мира, и в дни войны. Её отличает высокий патриотизм.

Структура работы: Исследование состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии. В заключении содержатся выводы по работе.

Глава 1. Особенности развития средневековой западноевропейской культуры IX — XIII веков

1.1 Ментальная картина западноевропейского средневековья: общая характеристика

рыцарский средневековый западноевропейский культура

«Наше представление о средних веках — пожалуй, больше, чем о других периодах истории, — искажено предрассудками. Иногда оно чересчур мрачное, иногда слишком возвышенное». Рассел Б. Жизнь в средние века. — М., 1957. — с 3.

Для Гиббона, — люди того времени были «грубыми предками». Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. — Спб., 1786. — с. 110. Реакция на французскую революцию породила романтическое восхищение абсурдом, которое обосновывалось тем, что разум привел к гильотине. Это вызвало и восславление так называемой «эпохи рыцарства», ставшее популярным в англоязычной среде благодаря сэру Вальтеру Скотту. Мальчики и девочки до сих пор увлекаются романтикой средних веков: они воображают время, когда рыцари были закованы в латы, вооружены пиками, говорили «Сказал» или «Во имя святости» и неизменно были любезны либо разгневаны; все дамы были прекрасны, нуждались в помощи и, в конце концов, их непременно спасали.

Имеется и третья точка зрения, отличающаяся от первых двух, хотя, подобно второй, выражающая восхищение средними веками: это — церковный взгляд, порожденный нелюбовью к Реформации. Здесь подчеркиваются благочестие, ортодоксия, схоластическая философия и единение христианского мира под эгидой церкви. Подобно романтическому воззрению, это тоже реакция против разума, но не такая наивная. Она рядится в одежды того же разума, настаивает на великой системе мышления, которая когда-то правила миром и может еще вернуть свое господство. Во всех этих взглядах есть элемент истины: средние века были грубыми, они были рыцарственными, они были благочестивыми. Но если мы хотим видеть эпоху в истинном свете, мы не должны противопоставлять ее нашему собственному времени, независимо от того, в чью пользу это противопоставление: мы должны попытаться увидеть ее такой, какой она виделась современникам.

«Кроме всего прочего следует помнить, что в любую эпоху большинство людей заняты добыванием хлеба насущного, а не высокими темами, о которых пишут историки. Такие простые смертные описаны Эйлин Пауэр в ее прекрасной книге «Средневековые люди», охватывающей период от Карла Великого до Генриха VII. Единственная известная личность в ее галерее — это Марко Поло, остальные пятеро в большей или меньшей степени неизвестны: это люди, жизнь которых реконструирована по случайно сохранившимся документам. Рыцарство, бывшее занятием аристократов, в этих демократических анналах не упоминается; благочестие представлено крестьянами и британскими торговцами, но гораздо менее заметно в церковных кругах; и все они гораздо в меньшей степени варвары, чем полагал XVIII век. В медиевистике есть одно очень яркое противопоставление, говорящее в пользу «варварской» точки зрения: это, с одной стороны, венецианское искусство позднего средневековья, а с другой — китайское искусство XIV века. Репродуцированы две картины: одна — сделанная в Венеции иллюстрация, на которой изображено отплытие Марко Поло, другая — китайский пейзаж XIV века, написанный Чао Менг Фу. Одна (картина Чао Менг Фу), очевидно, является продуктом высокоразвитой цивилизации, а другая — цивилизации наивной и незрелой. Рассел Б. Жизнь в средние века. — М., 1957. С. 1-2.

«Средневековое общество Западной Европы было аграрным. Основа экономики сельское хозяйство, и в этой сфере было занято подавляющее большинство населения. Труд в сельском хозяйстве так же, как и в других отраслях производства, был ручным, что предопределяло его низкую эффективность и медленные в целом темпы технико-экономической эволюции.

Подавляющая часть населения Западной Европы на протяжении всего периода Средневековья жила вне города. Если для античной Европы города были очень важны — они были самостоятельными центрами жизни, характер которой был преимущественно муниципальный, и принадлежность человека к городу определяла его гражданские права, то в Средневековой Европе, особенно в первые семь веков, роль городов была незначительной, хотя с течением времени влияние городов усиливается». Поляк Г.Б., Маркова А.Н. Становление европейской цивилизации. — М., 1997. — с.3.

Самой важной характеристикой западноевропейского средневекового общества была определённая ментальность людей т.е. интеллектуально-эмоциональные особенности одного человека, мысли и эмоции которого неразделимы, где мысли — диктуются культурой, а эмоции — реакция на изменения внешней среды, которая опирается на культурные ценности индивида.

Ментальность формируется в процессе воспитания и обретения жизненного опыта. Таким образом ментальность — это то, чем различаются индивиды, получившие воспитание в различных культурных средах.

Отечественный исследователь-медиевист А.Я.Гуревич Гуревич А.Я. — Категории средневековой культуры. 2-ое изд. — М, 1984. — с. 36-37. посвятил ряд работ изучению средневековой ментальности. Он поставил в центр собственного культурологического анализа категорию личности. Все особенности исторической ментальности — восприятие времени и пространства, отношение к природе и сверхъестественному, понимание возрастов человеческой жизни, трудовая мораль и отношение к богатству и бедности, право, мир эмоций — все это различные обнаружения человеческой личности. Без ее истолкования нельзя подойти к проблеме ментальности.

Речь идет не о совокупности ценностей, а именно о постижении ментальности. Все упомянутые культурные феномены как раз в личности организованы в единую систему. Они находят выражение в ее сознании и бессознательном. Культурные самообнаружения направляют активность личности, придают человеческому поведению исторически своеобразные формы, специфический стиль. Однако в теории ментальности слабо разработаны категории индивидуальности, то есть отдельного человеческого экземпляра, и личности.

А.Я.Гуревич Гуревич А.Я. — Категории средневековой культуры. 2-ое изд. — М, 1984. — с 59. проводит различие между индивидуальностью и личностью. В известной мере личность можно определить, по его мнению, как средний термин между обществом и культурой. Индивид оказывается личностью, усваивая конкретное культурное наследие — систему ценностей, видение мира, характерные для того или иного общества или группы. Вот почему в каждом социуме в определенную эпоху и в исторически специфический миг вырабатывается своеобразный тип личности. Что же касается индивидуальности, то предполагается постижение обособленного человека, некое саморефлексирующее Я.

Это контрасты общественного устройства с его жестким сословным делением, при котором невозможно смешение социальных слоев друг с другом. Поэтому культура тоже контрастна, разделена социальными перегородками, все в ней представляет единство «высокого» и «низкого», городского и сельского, рыцарского и цехового и других начал.

«Контрасты эпохи обостряют чувства и ум, разжигают страсти — от взрывов необузданности и зверской жестокости до глубин душевной отзывчивости. Все это выливается в публичное выражение любых эмоций: скорби по поводу похорон, умиления от светских церемоний (например, бракосочетания особ королевского двора), намеренно выносившихся на всеобщее обозрение и вызывавших слезы радости у собравшихся, или непритворной кровожадной злобы на публичных казнях. Сильно и непосредственно проявляется вспыльчивость, неистово выражаются воинственность, алчность, корыстолюбие, мстительность, бурно демонстрируется верность, формирующая слепое желание следовать во всем своему господину. Средневековье — эпоха пылких страстей и наивных до детскости фантазий. Эти качества присущи менталитету всех без исключения сословий, хотя и находят различную форму воплощения» Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. — М., 1981. — с. 306..

Сознание сельского жителя развивается на другой основе, чем в городе. Деятельность крестьянина не отличается особым разнообразием, а потому и вырабатывает особую консервативность и недоверие ко всему новому, что станет позже предметом осмеяния для бойких городских подмастерьев. Но эта же монотонность жизни развивает и жажду чудесного, фантазию, населяющую весь мир за пределами видимости чудовищами или колдунами, живущими в сказках и легендах устного народного творчества. Именно здесь сохраняется древний героический эпос, повествующий о деяниях богов и героев.

Племена германцев, скандинавов, кельтов и другие были окружены не слишком радостной природой: холодное море, отвесные скалы, часто хмурое небо. Это были суровые люди, которые вели суровую жизнь, создавая не менее суровую мораль.

Недоверие к окружающему распространяется и на людей, и на природу. Кругозор сельского жителя был ограничен примерно восемью километрами в диаметре. Это — предел досягаемости, место деятельности, круг видимого мира. Весь остальной мир представляется населенным чудищами, великанами, людьми о нескольких головах, неведомым зверьем, в нем происходят волшебные происшествия и превращения. Даже ближайший лес для селянина — не только место охоты, но постоянная опасность, не только реальная (разбойники), но и вымышленная: лес — это неизвестность, а неизвестность страшит непросвещенный ум.

Сельский житель всегда зависел и от природы, и от общественных катаклизмов, поэтому ему нужна была защита, чтобы спокойно обрабатывать свои поля. Он прибегал к помощи аристократа, но за это высокородный защитник налагал на него дополнительные поборы. Земледельцу присуще было размышлять о природе и ее явлениях, но поскольку он не получал образования, все знания передавались из поколения в поколение через практическую деятельность. Земледелец не покорял силы природы — он пытался снискать их благоволение путем молитв и жертв, а на этом пути религиозность, легковерие и суеверие шли рука об руку. На этом основании у него выработались два различных стереотипа поведения: с одной стороны, абсолютная покорность и даже некоторый фатализм, иногда граничащие с показной или реальной туповатостью, а с другой — безудержное бунтарство, периодически выливающееся в жестокие и кровопролитные крестьянские войны.

Городской уклад жизни никогда не отличался постоянством. Горожанин, иногда беглый крестьянин, которому нужно было продержаться в городе год, чтобы получить свободу, должен был быстро соображать, быстро реагировать на любую ситуацию и трезво оценивать реальность. Плутовство, хитрость, изворотливость становились элементами городской культуры и не воспринимались как порок.

В городе жесткая иерархия со своими запретами и ограничениями выступала особенно явственно. Например, были запрещены смешанные браки (церковь не давала благословения), одежда горожан должна была соответствовать их социальному положению. Даже богатым ремесленникам и купцам запрещалось носить платье из бархата или атласа, кружева, украшения из драгоценных камней. Нарушителя установленных правил могли подвергнуть публичному наказанию розгами или кнутом, заключению в тюрьму и крупному штрафу.

Карнавальная культура была самым ярким и специфическим явлением средневекового города. Кроме карнавала, существовали особые «праздники дураков», праздник осла, а также — как часть церковного обряда — «пасхальный» и «рождественский» смех, при котором во время праздничного богослужения священник произносил речи, не всегда отвечающие требованиям повседневной морали.

«Не только карнавал имел народно-площадную форму. Даже церковные храмовые праздники сопровождались ярмарками с площадными увеселениями, в которых участвовали «уроды», великаны, «ученые» звери и др. Смех сопровождал и гражданские церемониалы и обряды, шуты и дураки были неизменными их участниками и пародийно дублировали серьезные действия — чествования победителей турниров, посвящение в рыцари и др. Даже на бытовых пирушках выбирались «бобовые» король и королева «для смеха». У многих народов от весенних обрядов сохранились обычаи выбирать «майскую королеву», которая олицетворяет весну. Соответственно «король» должен олицетворять зиму» Бахтин М.М. — Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. — М., 1990. — с. 5..

У карнавала средних веков есть свои непреложные законы: он не делит участников на исполнителей и зрителей; карнавал не смотрят, в нем живут, так как по своей идее он всенароден; пока карнавал совершается, ни для кого нет никакой другой, некарнавальной жизни. Таким образом, карнавал несет в себе две идеи: это идея особой карнавальной свободы и идея возрождения и обновления жизни. Как писал Бахтин Там же. — с. 5., в карнавале сама жизнь играет другую, свободную (вольную) форму своего осуществления, свое возрождение и обновление на лучших началах.

Официальные праздники принципиально отличались от карнавала. Они были серьезны, не уводили от существующего общественного уклада, не даровали человеку освобождения от реальности, а наоборот, еще сильнее закрепляли и утверждали неизменность и вечность существующего миропорядка, его ценностей, норм, идеалов. Официальность всегда обращена в прошлое, в отличие от карнавала, который торжествовал освобождение от господствующих норм, был праздником обновления. На время карнавала как бы упразднялись иерархические отношения, которые подчеркивались на официальных праздниках. Фамильярность карнавала — особое состояние раскованности, при котором каждый человек ощущал себя равным среди равных. Существовал и особый карнавальный язык, богатый и способный выразить мироощущение народа, враждебное всему застывшему, раз и навсегда данному. Для него, как говорит Бахтин Бахтин М.М. — Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. — М., 1990. — с. 15., характерна логика «обратности», «наоборотности», мира «наизнанку», логика «снижений», профанации, шутовских увенчаний и развенчаний. Смех карнавала всенароден, он — не индивидуальная реакция на какое-либо отдельное явление, а направлен на весь мир и его устройство, высмеивает всё и вся, в том числе и самих участников.

Еще одной чертой городской культуры было особое отношение к женщине. «При рассмотрении вопроса о положении женщины в феодальном обществе и об изменении этого положения в лучшую сторону (что, по мнению ряда исследователей, имело место в ту эпоху) часто упоминается куртуазная любовь. Этим понятием обычно обозначают новую форму отношений между мужчиной и женщиной, которую современники называли «fine amour», т. е. «утонченная любовь». Историки литературы восстановили модель куртуазной любви по сохранившимся поэтическим текстам того времени. Модель эта проста. В центре ее находится замужняя женщина, «дама». Неженатый мужчина, «юноша», обращает на нее внимание и загорается желанием. Отныне, пораженный любовью (любовь означала тогда исключительно плотское влечение), он думает только о том, чтобы овладеть этой женщиной. Для достижения цели мужчина делает вид, что подчиняется во всем своей избраннице. Дама — жена сеньора, нередко того, которому он служит, во всяком случае, она хозяйка дома, где он принят, и уже в силу этого является его госпожой. Мужчина, однако, всячески подчеркивает свое подчинение. Он, как вассал, встает на колени, он отдает себя, свою свободу в дар избраннице. Женщина может принять или отклонить этот дар. Если она, позволив себе увлечься словами, принимает его, она более не свободна, так как по законам того общества никакой дар не может остаться без вознаграждения. Правила куртуазной любви, воспроизводящие условия вассального контракта, по которому сеньор обязан вассалу теми же услугами, что получил от него, требуют от избранницы в конце концов предаться тому, кто принес себя ей в дар.

Однако дама не может располагать своим телом по своему усмотрению: оно принадлежит ее мужу. Все в доме наблюдают за ней, и если она будет замечена в нарушении правил поведения, ее объявят виновной и могут подвергнуть вместе с сообщником самому суровому наказанию.

Опасность игры придавала ей особую пикантность. Рыцарю, пускавшемуся в любовное приключение, надлежало быть осторожным и строго соблюдать тайну. Под покровом этой тайны, скрывая ее от посторонних глаз, влюбленный ожидал вознаграждения. Ритуал предписывал женщине уступить, но не сразу, а шаг за шагом умножая дозволенные ласки, с тем чтобы еще больше разжечь желание почитателя. Одна из тем куртуазной лирики — описание мечты влюбленного о наивысшем блаженстве. Он видит себя и свою даму обнаженными: вот наконец возможность осуществить свои желания. Однако по правилам игры он должен контролировать себя, бесконечно оттягивая момент обладания возлюбленной. Удовольствие, таким образом, заключалось не столько в удовлетворении желания, сколько в ожидании. Само желание становилось высшим удовольствием. В этом — истинная природа куртуазной любви, которая реализуется в сфере воображаемого и в области игры.» Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении женщин во Франции XII века. //Одиссей. Человек в истории. М., 1990. — с. 90 — 92.

Конечно, нельзя считать, что городская культура обособлена от сельской или культуры средневекового воинства. Но именно город являл собой соединение всех противоречий и противоположностей средневековья в целом. Ведь город был административным центром, здесь находились резиденция сеньора, если город был в его власти, или епископский дворец, ратуша и прочие официальные учреждения. Здесь были сосредоточены ремесленные цеховые организации со своей сложной структурой, деловыми отношениями, обычаями, праздниками, процветали торговля и ростовщичество. Здесь можно было встретить богатого купца и расчетливого крестьянина, веселого подмастерья и солидного цехового мастера, бродячего монаха, школяра, разорившегося рыцаря и спесивого сеньора.

Таким образом, важной характеристикой общества было общее состояние коллективных нравов, общественный настрой: это выражалось в усталости общества, боязни жизни, ощущении страха перед судьбой. Показательным было отсутствие в обществе твердой воли и желания изменить мир к лучшему. Страх перед жизнью уступит место надежде, мужеству и оптимизму только в XVII-XVIII вв. — и не случайно именно с этого времени наступит новый период в человеческой истории, существенной чертой которого будет желание западноевропейцев позитивно преобразовывать мир. Восхваление жизни и активное к ней отношение появились не вдруг и не на пустом месте: возможность этих перемен будет постепенно вызревать в рамках феодального общества на протяжении всего периода Средневековья. От этапа к этапу западноевропейское общество будет становиться более энергичным и предприимчивым; медленно, но неуклонно будет меняться вся система общественных институтов экономических, политических, социальных, культурных, психологических. Проследим особенности этого процесса по периодам.

1.2 Социальные особенности культуры

«Унаследованная от XIX и начала XX века общая характеристика средневекового типа культуры ныне представляется недостаточно убедительной и лежащая в ее основе идеализация противоречит накопленному наукой новому материалу. Историк рубежа XX и XXI столетий видит окружающий его мир уже далеко не таким, каким он рисовался сравнительно недавно, а потому и традиционная картина Средневековья неизбежно перестраивается и нуждается в новых более адекватных обобщениях.» Гуревич А. Я. Средневековье как тип культуры // Антропология культуры. — М., 2002. — В. 1. — с. 55.

Cредневековая культура — это важный этап развития европейской культуры. Средневековье — эпоха становления европейской цивилизации, когда на обломках римской империи, на основе культур местных и пришлых варварских народов идет феномен зарождения наций и национальных государств.

Содержание эпохи было унаследовано последующей культурой, таким образом средневековье сделало свой вклад в культуру человечества и определило судьбу европейской культуры в целом. В современном нам мире, в рамках поиска утраченных идеалов, искания средневекового человека, его моральные ценности и чаяния, находят отклик в душе нашего современника. Исторические картины прошлого наших соседей, как выясняется, помогают понять нам тенденции развития нашей культуры, которая развивалась в контексте европейской культуры, но, в силу исторических событий, была повернута лицом к Востоку, к византийской культуре, которая также выхолаживалась из нашего сознания в предыдущем веке.

«У средневековой западноевропейской культуры было три главных источника. Во-первых, это было наследие античной цивилизации, ближайшим образом наследие Западной Римской империи, в бывших провинциях которой, собственно говоря, и началось претворение античной культуры специально римского типа в средневековую. Во-вторых, это было христианство, которое пришло с Востока, но постепенно было воспринято Римской империей, само усвоило многие особенности романизма (как в Византии испытало влияние позднейшего эллинизма) и, начав распространяться среди германских варваров, сделалось великою духовною силою, объединившею население римских провинций и варваров, которые основали в этих провинциях свои королевства. В-третьих, это были вот эти самые варвары с теми новыми началами жизни, которые они принесли с собою.» Кареев. Общий ход мировой истории. — М., 1993. — с. 265.

Западноевропейская средневековая культура представляет собой качественно новую ступень развития европейской культуры, следующую после античности и охватывающую более чем тысячелетний период ( V — XV вв.). Переход от античной цивилизации к средневековью был обусловлен, во-первых, распадом Западной Римской империи в результате общего кризиса рабовладельческого способа производства и связанного с ним крушения всей античной культуры. Глубинный кризис римской цивилизации, выразившийся в кризисе всего социально-экономического строя, лежащего в ее основе, обозначился уже в III в. Остановить процесс начавшегося распада было невозможно. Не помогла и духовная реформа императора Константина, превратившая христианскую религию в дозволенную, а затем и господствующую. Варварские народы охотно принимали крещение, но это отнюдь не уменьшало силу их натиска на одряхлевшую империю.
Во-вторых — Великим переселением народов (с IV по VII вв.), в ходе которого десятки племен устремились к завоеванию новых земель. Западная Римская империя не смогла противостоять волнам варварских нашествий и в 476 г. прекратила свое существование. В результате варварских завоеваний на ее территории возникли десятки варварских королевств.

С падением Римской империи начинается история западноевропейского средневековья (Восточная Римская империя — Византия — существовала еще 1000 лет — до середины XV в.)

«Становление средневековой культуры происходило в результате противоречивого процесса столкновения двух культур — античной и варварской, сопровождавшегося, с одной стороны, насилием, разрушением античных городов, утратой выдающихся достижений античной культуры, с другой стороны, — взаимодействием и постепенным слиянием римской и варварской культур.» Кареев. Общий ход мировой истории. — М., 1993. — с. 203.

Таким образом, становление средневековой культуры происходило в результате взаимодействия двух начал: культуры варварских племен (германское начало) и античной культуры (романское начало). Третьим и важнейшим фактором, определившим процесс становления европейской культуры, стало христианство. Христианство стало не только ее духовной основой, но и тем интегрирующим началом, которое позволяет говорить о западноевропейской культуре как о единой целостной культуре. Оно выступало в качестве новой мировоззренческой опоры мировосприятия и мироощущения человека той эпохи.

«Взгляд на Средневековье как на эпоху доминирования духовенства и аристократии в немалой мере опирался на то обстоятельство, что основной массив письменных текстов, которые служат источниками для медиевистов, вышел из среды церковной и отчасти светской элиты. Основная же масса населения Европы, состоявшая по большей части из людей неграмотных — это существа «без архивов» и «без истории». Они лишь эпизодически и поверхностно упоминаются в хрониках и других документах, и историки Нового времени обращали на них едва ли больше внимания, нежели средневековые авторы. Во всяком случае, их, как казалось вплоть до второй половины XX столетия, вполне можно было игнорировать при анализе средневековой культуры. Последняя опиралась на религиозное сознание и была всецело им пронизана.» Гуревич А.Я. Средневековье как тип культуры. // Антропология культуры. — В 1. — М., 2002. — с 45. Носителями религиозной культуры были прежде всего выдающиеся церковные мыслители, теологи, монахи и мистики. Именно в их творениях запечатлено миросозерцание Средневековья — эпохи веры и безраздельного господства религиозного авторитета. Согласно этой точке зрения, богослов или философ того времени был способен с наибольшими глубиной и полнотой выразить содержание умонастроений верующих. «Разногласия и споры в среде средневековых мыслителей отражали, собственно, разные грани все того же господствующего миросозерцания. Лица, позволявшие себе высказывания противоположного толка и тем самым отходившие от ортодоксии, объявлялись еретиками и подвергались жесточайшим преследованиям». Гуревич А.Я. Средневековье как тип культуры. // Антропология культуры. — В 1. — М., 2002. — с.46. Могущество церкви и религии утверждалось в неустанной борьбе против еретиков, секты которых постоянно множились и распространялись начиная с ХI -ХII веков и вплоть до Реформации XVI века. Соответственно, теологическая мысль, с одной стороны, и ересь — с другой, были главным предметом изучения средневековой культуры. Народные верования и весь тот обширный фонд религиозно-магических практик, которые церковь квалифицировала как суеверие, обычно рассматривались историками в качестве второстепенных и побочных элементов приходской жизни.

В условиях теократизма (господства религиозных взглядов) наиболее развитой формой теоретического мышления стала теология. Философию западноевропейского Средневековья нередко называли служанкой богословия, что не умаляет ее значения в истории культуры. Философия раннего христианства называлась апологетикой. Это название происходит от наименования и характера сочинений — апологий, то есть трудов, направленных на защиту и оправдание христианского вероучения и деятельности христиан.

Философия раннего Средневековья рассматривала вопросы, связанные с природой Бога, с возможностью его постижения, с проблемой бесконечности. Она была так же парадоксальна, как и вся средневековая культура.

«Первый философ, который из богословия перенес в философию личностное восприятие Бога был Филон Александрийский (25 до н. э. — 50 н. э.). Его попытка доказать личность и индивидуальность Бога была связана с божественными проявлениями. Филон Александрийский вводит понятие Логоса в христианскую апологетику. В отличие от античной философии, Логос у Филона выступает как сотворенный Богом дух, который первоначально есть божественный разум. После сотворения реального мира божественный разум сделался имманентным миру. Идеи, как божественные составляющие, также противопоставляются миру. В представлении Филона о Логосе не было отождествления Логоса с Христом» Вайнштейн О.Л. Западноевропейская средневековая историография. М., 1964. — с 135..

Интересна доктрина Климента Александрийского Александрийский К. Педагог. — М., 1900. — 230 с. (? — до 215). В его «Педагоге» все поучения связаны с образом жизни человека, цель которого — достичь высокого духовного состояния и объединиться с Богом через Логос.

В более позднее время сформировалось несколько философских школ, взгляды представителей которых были основаны на определенных христианских позициях, выведенных в ранней апологетике.

Картина мира выглядела следующим образом: в центре мира находились Бог и человек как творение Его. Для западноевропейского средневекового мировоззрения был характерен теоцентризм. Согласно теоцентрической картине мира, Бог сотворил мир из ничего, сотворил актом своей воли, благодаря своему всемогуществу. Божественное всемогущество продолжает сохранять бытие мира.

Такое мировоззрение носит название креационизма (от лат. creatio, что значит «сотворение»). Догмат о творении переносит центр тяжести с природного на сверхприродное начало. Активное творческое начало находится не в природе, не в космосе, а в человеке и главное — в Боге. Поддерживание бытия мира есть постоянное творение его Богом вновь. Если бы творческая сила Бога прекратилась, мир тотчас же вернулся бы в небытие.

В XI в. именно теология породила такой феномен средневековой науки, как схоластика — философия, неразрывно связанная с теологией, но не тождественная ей. Схоластика — прежде всего метод познания Бога и созданного им мира. Она исходила из убеждения, что веру и знание, откровение и разум можно примирить между собой, а, опираясь на них, постичь Бога и мир. Схоласт в своих рассуждениях должен был, с одной стороны, не отступать от буквы Библии, с другой — не допускать ни единой ошибки в длинной цепи строгих логических доказательств. Отсюда то огромное внимание, которое уделялось схоластами логике как технике рассуждений. Таким образом, сутью схоластики было осмысление христианской догматики с рационалистических позиций с помощью логических методов. Схоласты, обсуждая проблемы синтеза языческой рациональной философии и христианской доктрины, не только изучали античное наследие, но и познакомили Европу с оригинальными сочинениями исламских ученых. Схоластика стала широким интеллектуальным движением, объединив наиболее выдающихся философов своего времени. Вершиной средневековой схоластики стало творчество Фомы Аквинского Аквинский Ф. Трактат о правлении государей. // История инквизии в средние века. — М., 1911. — 1660 с. (XIII в.). Утверждая гармонию разума и веры, он сумел осуществить синтез философии Аристотеля и христианской догматики.

«Хотя средневековая культура обладала идейной, духовной и художественной целостностью, доминирование христианства не делало ее совершенно однородной. На Западе одной из ее существенных черт являлось возникновение в ней светской культуры, отразившей культурное самосознание и духовные идеалы военно-аристократического сословия средневекового общества — рыцарства и возникшего в зрелом средневековье нового социального слоя — горожан.

Светская культура, будучи одним из компонентов средневековой культуры, оставалась христианской по своему характеру. Вместе с тем сам образ и стиль жизни рыцарства и горожан предопределили их сосредоточенность на земном, выработали особые воззрения, этические нормы, традиции, культурные ценности.» Корякина Е. П. Культура средневековой западной Европы: особенности, ценности, идеалы. — М., 2003. — с. 32.

В X-XI вв. в Западной Европе начинают расти старые города и возникают новые. В городах зарождался новый образ жизни, новое видение мира, новый тип людей. На основе возникновения города оформляются новые социальные слои средневекового общества — горожане, цеховые ремесленники и купцы. Они объединяются в гильдии и цехи, защищающие интересы своих членов. С возникновением городов усложняется само ремесло, оно требует уже специальной подготовки. В городах формируются новые социальные отношения — ремесленник лично свободен, защищен от произвола цехом. Постепенно крупным городам, как правило, удавалось свергнуть власть сеньора, в таких городах возникало городское самоуправление. Города были центрами торговли, в том числе внешней, что способствовало большей информированности горожан, расширению их кругозора. Горожанин, независимый от любой иной власти, кроме магистрата, видел мир по-иному, чем крестьянин. Стремящийся к успеху, он стал новым типом личности.

Формирование новых социальных слоев общества оказало огромное влияние на дальнейшее развитие средневековой культуры, нации, становление системы образования. «Вольнолюбивая направленность городской культуры, ее связи с народным творчеством наиболее ярко отразила городская литература. Хотя на раннем этапе развития городской культуры спрос на клерикальную литературу — жития святых, рассказы о чудесах и т.д. — был все еще велик, изменились сами эти произведения: возрос психологизм, усилились художественные элементы.

В городской вольнолюбивой, антицерковной литературе формируется самостоятельный пласт, пародирующий основные моменты церковного культа и вероучения (как на латинском, так и на народных языках). Сохранились многочисленные пародийные литургии, пародии на молитвы, псалмы, церковные гимны.

В пародийной литературе на народных языках главное место занимают светские пародии, осмеивающие рыцарскую героику (появляется, например, комический двойник Роланда). Создаются пародийные рыцарские романы, пародийные эпосы средневековья — животные, плутовские, дурацкие.» Корякина Е.П. Культура средневековой Западной Европы: особенности, ценности, идеалы. — М., 2003. — с. 68

«На протяжении всего средневековья в народной культуре сохраняются пережитки язычества, элементы народной религии. Спустя века после принятия христианства западноевропейские крестьяне продолжали тайно молиться и приносить жертвы старым языческим святыням. Под влиянием христианства многие языческие божества трансформировались в злых демонов. Особые магические обряды совершались в случае неурожая, засухи и т.п. Древние верования в колдунов, оборотней сохранялись в крестьянской среде на всем протяжении средневековья. Для борьбы с нечистой силой широко использовались различные обереги, как словесные (всевозможные заговоры), так и предметные (амулеты, талисманы). Едва ли не в каждой средневековой деревне можно было встретить колдунью, умеющую не только навести порчу, но и лечить.» Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. — М., 1990. — с. 125.

Коллективной памятью народа был героический эпос, в котором нашли отражение его духовная жизнь, идеалы и ценности. Истоки западноевропейского героического эпоса лежат в глубине варварской эпохи. Истоки российского эпоса уходят в века борьбы со степными цивилизациями. Носителем фольклорных традиций было крестьянство. В фольклоре прослеживаются следы языческих верований крестьян, особенно в сказках и поговорках. В крестьянском фольклоре выражено негативное отношение к богатым. Любимый герой западноевропейских сказок — бедняк. Героями народных сказок нередко становились Жан-Дурак во Франции, Глупый Ганс — в Германии, Большой Дурак — в Англии, Иванушка-дурачок на Руси. Сказочный материал средневековья светская и церковная литература использовала довольно широко.

Крестьянские представления о справедливой жизни, о благородстве и чести звучат в сказаниях о благородных разбойниках, защищающих сирых и обездоленных (на Западе), в былинах о богатырях — на Руси. Крестьянский труд и отдых был связан с песнями — обрядовыми, трудовыми, праздничными, народными танцами. В странах французской и немецкой культуры на ярмарках, в селах часто выступали жонглеры (потешники) и шпильманы (буквально — игрец) — странствующие поэты-певцы, носители народной культуры. Они исполняли под музыкальный аккомпанемент духовные стихи, народные песни, героические поэмы и т.д. Пение сопровождалось пляской, кукольным театром, разного рода фокусами. Народные певцы выступали нередко и в замках феодалов, и в монастырях, делая народную культуру достоянием всех слоев средневекового общества.

Позже, с XII в., они стали исполнять различные жанры рыцарской и городской литературы. Народное искусство жонглеров и шпильманов стало основой светской рыцарской и городской музыкально-поэтической культуры.

В народной культуре западноевропейского средневековья существовал мощный пласт народной смеховой культуры с его скептицизмом, вольномыслием и карнавальностью. Празднества карнавального типа возникли в позднем Средневековье.

Карнавалы, различные смеховые действа на городских площадях занимали особое место в народной культуре. Основанные на начале смеха, они противостояли официальным культурным формам и церемониям — церковным и государственным, создавали иной мир, мир вне церкви и государства, мир «наоборот», с иными человеческими отношениями, по словам М.М. Бахтина Бахтин М.М. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. — М., 1990. — 478 с.. Отличительные черты смеховых обрядово-зрелищных форм — свобода от религиозного догматизма, мистики, нередкая пародия на церковный культ, равенство участников, отмена всех иерархических отношений средневекового общества, сильно развитый игровой элемент — действительно позволяют говорить о них как об иной, «второй жизни».

«Помимо карнавалов в западных городах отмечались особые «праздники дураков». Ярмарки сопровождались разного рода увеселениями с участием дрессированных зверей, карликов, уродов, великанов. Шуты и дураки — обязательные участники праздников — пародировали различные церемонии «серьезной», официальной жизни. Они участвовали не только в празднествах. Шуты и дураки были носителями смеховой культуры и в обычной жизни народа» Там же — с. 238..

Таким образом, интегрированная часть средневековой культуры была не конгломератом различных культурных реалий, явлений и ценностей, а единым целым, все части которого выражали один и тот же высший принцип объективной действительности и значимости: бесконечность, сверхчувственность, сверхразумность Бога.

Такая унифицированная система культуры, основанная на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога, как единственной реальности и ценности, может быть названа идеациональной.

Закат средневековой культуры заключался именно в разрушении этой идеациональной системы культуры. Он начался в конце XII века, когда появился зародыш нового — совершенно отличного — основного принципа, заключавшегося в том, что объективная реальность и ее смысл чувственны. Только то, что мы видим, слышим, осязаем, ощущаем и воспринимаем через наши органы чувств, — реально и имеет смысл.

Этот медленно приобретающий вес новый принцип столкнулся с приходящим в упадок принципом идеациональный культуры, и их слияние в органичное целое создало совершенно новую культуру в XIII — XIV столетиях. Его основной посылкой было то, что объективная реальность частично сверхчувственна и частично чувственна. Культурная система, воплощающая эту посылку, может быть названа идеалистической. Культура ХШ — XIV столетий в Западной Европе была преимущественно идеалистической, основанной на этой синтезирующей идее.

Однако процесс на этом не закончился. Идеациональная культура средних веков продолжала приходить в упадок, в то время как культура, основанная на признании того, что объективная реальность и смысл ее сенсорны, продолжала наращивать темп в последующих столетиях. Начиная приблизительно с XVI века, новый принцип стал доминирующим, а с ним и основанная на нем культура. Таким образом, возникла современная форма нашей культуры — культуры сенсорной, эмпирической, светской и «соответствующей этому миру».

Вопреки мнению мыслителей итальянского Возрождения, средние века оставили нам важнейшие достижения духовной культуры, в том числе институты научного познания и образования. Возникла новая парадигма мышления, дисциплинарная структура познания, без которой не была возможна современная наука, люди получили возможность думать и познавать мир гораздо более эффективно, чем прежде. Даже фантастические рецепты алхимиков сыграли свою роль в этом процессе совершенствования духовных средств мышления, общего уровня культуры.

Хронологические дистанции, отделяющие нас от этого времени, огромны, однако находки, открытия и достижения далекого прошлого по-прежнему составляют бесценный вклад в сокровищницу мировой культуры.

Сейчас мы внимательнее, чем когда-либо, пытаемся осознать путь, пройденный человечеством. Интерес к нему тем сильнее, чем больше желание понять настоящее, заглянуть и спрогнозировать будущее. В далеких эпохах для нас еще много неясного и таинственного. Но история мировой культуры всему отводит свое место.

Глава 2. Принципы рыцарской культуры и специфика их проявления

2.1 Рыцарский обряд посвящения и сакрализация оружия

«Церемониалы посвящения в рыцари, которые находим в различных романских понтификалиях (самый древний из сохранившихся до наших дней был составлен около 950 г. в аббатстве Санкт_Албан в Майнце), точно, в мельчайших деталях, описывают ритуал посвящения в рыцари. Но при этом они ограничиваются лишь одним распорядком церемонии, сопровождавшей вступление в рыцарство. Кроме того, эти церемониалы все же немного оторваны от действительности. Без сомнения, достаточно редко посвящение в рыцари проводилось по точно установленным этими церемониалами образцам, особенно когда они чрезвычайно усложнились и в XIV-XV вв. истинный смысл существования рыцарства постепенно утрачивался. Тем не менее церемониалы позволяют понять, в чем заключался дух рыцарства» Кленшан П. Ф. Рыцарство. — СПб., 2004. — с. 9..

Долгое время посвящение сводилось лишь только к передаче предметов вооружения, а именно меча, копья, шпор, кольчуги, шлема и щита, необходимых для всадника, воина, который всегда являлся кандидатом в рыцари. Вскоре вручение меча — человек, совершающий церемонию, опоясывал будущего рыцаря перевязью с мечом — и шпор стали двумя ключевыми моментами этой процедуры, которая могла сопровождаться некоторыми наставлениями от посвящающего: быть верным и бесстрашным, защищать Церковь и слабых и т. д. — это полностью зависело от вдохновения проводившего церемонию.

«Позже, хотя и неизвестно точно когда — либо IX, либо X век — вручение оружия, весьма похожее на германский ритуал, дополнилось еще одним жестом, истинный смысл которого до сих пор остается спорным, — ударом (colйe). Если верить нескольким иконографическим документам, которые находятся в нашем распоряжении и проливают свет на процедуру посвящения, оруженосец, получавший рыцарское оружие, находился перед проводившим церемонию, сложив руки, иногда на коленях, чаще стоя, преклонив голову. Посвящающий опоясывал новообращенного перевязью с мечом и надевал шпоры, затем со всей силы наносил удар кулаком или ладонью (paume) по основанию шеи нового рыцаря (от данного слова произошло «paumйe», подобно «colйe»)» Кленшан П. Ф. Рыцарство. — СПб., 2004. — с. 86..

«При внимательном изучении этого вопроса исследователи дают ему пять возможных объяснений. Для одних термин «colйe» — лишь форма договоренности. Он выражает согласие между уже имеющим звание рыцаря и новичком. Другие полагают, что в этом следует видеть некий ритуал напоминания: сила полученного удара заставит рыцаря на протяжении всей жизни помнить о данных им обещаниях. И верно, ведь еще недавно землемеры в деревнях поступали точно так же, зовя на помощь ребенка, обязанность которого состояла в том, чтобы держать один из концов их цепи. Наряду с платой он получал сильную оплеуху: таким образом мальчик навсегда запомнит земельные границы своей общины. Некоторые полагают, что «paumйe» не что иное, как последнее испытание силой: кто не выдержит удара, тот недостоин быть рыцарем (по меньшей мере, физически). Некоторые историки, в свою очередь, считают возможным усмотреть в этом подлинный акт посвящения, возможно символизировавший пережиток старинного обмена кровью. Этим жестом рыцарь, проводящий церемонию, передавал свое звание в душу и тело посвящаемого. Наконец, один ученый, не лишенный воображения, а именно Гриоль, полагал, что этот удар символизировал собой отсечение головы, перемена которой подчеркивала изменение статуса и жизни оруженосца, ставшего рыцарем.

Что бы ни означал этот ритуал (отметим, что в Англии его не было), но, лишившись своего смысла, он, существуя и поныне, донес нам все то, что сохранилось от духа и самого института рыцарства. Он превратился в ритуал поцелуя при вручении награды и прикосновения плоской стороны клинка к плечу посвящаемого в современных, лишенных выразительности церемониях вручения почетных орденов.» Кленшан П. Ф. Рыцарство. — СПб., 2004. — с. 91.

Одновременно с тем, как «colйe» вошло в церемониал рыцарского посвящения, в этом обряде уже начали весьма заметно проявляться черты, свидетельствовавшие о том, что он является неким христианским ритуалом. Тогда почти в одно и то же время сопутствовать процедуре стали два жеста: благословление меча и возложение его на алтарь. Второе, кажется, было более специфическим ритуалом при вступлении в рыцарство, нежели благословление оружия, к которому мог прибегнуть любой воин во времена, когда всякую вещь (дом, урожай, даже лошадей и свору собак) охотно благословляли. Что же касается смысла этих обязательных процедур, то он очевиден: рыцарь имел право использовать данное оружие только для христианского дела.

«Несколько позднее (можно предположить, что около XI в.) христианизацию и сакрализацию церемониала вступления в рыцарство дополнит причащение рыцаря, происходившее перед вручением оружия. Но лишь к XII в. этот ритуал обрел свою законченную форму. Рассмотрим же его.» Там же. — с. 95.

Как правило, церемониал посвящения в рыцари состоял из четырех частей:

1. Исповедь и ночное бдение над оружием.

2. Причащение.

3. Вручение оружия и жест «colйe».

4. Празднество.

Обряд посвящения в рыцари стал важным элементом, который сформировал во многом идеологию рыцарства и придал ей ярко выраженную христианскую направленность. Вместе с тем в самом этом обряде сливаются в одно два очень разных элемента: 1) древний германский обычай посвящения юноши в воины — когда его торжественно препоясывали мечом, что служило для него символом совершеннолетия и 2) заимствования из литургической практики, которая сложилась при совершении обрядов коронации короля или императора. Первый элемент носит чисто светский характер, второй — характер церковный.

Постараемся разобраться с обеими этими элементами. И начнем, прежде всего, с германского обычая опоясывания мечом. В качестве примера можно привести одно повествование о посвящении в рыцари XII века. Это рассказ Жана де Мармутье о том, как посвящали в рыцари Жоффруа Красного Анжуйского. «Это событие имело место в 1128 г. в Руане накануне его свадьбы с Матильдой, дочерью короля Генриха I Английского. Сперва молодой человек совершил ритуальное омовение, затем он был облачен в белую полотняную рубаху, расшитую золотом, и пурпурный плащ и предстал перед королем, в присутствии которого ему прикрепили к сапогам золотые шпоры, на шею повесили щит, украшенный изображениями львов, и король собственноручно опоясал его мечом, якобы выкованный самим мифическим Велундом.» Кин М. Рыцарство. — М., 2000. — с. 120.

В данном случае нет ни малейшего упоминания о Церкви, духовенстве или о чем-либо христианском. Обряд посвящения носит чисто светский характер. Так издревле германские народы посвящали юношей в воины. Еще Тацит в своей «Истории Германии» История Германии К. Корнелия Тацита. / Пер. Ф. Поспелова. — СПб, 1807. — 660 с. пишет, что среди германцев вручение оружия означало, что данный молодой человек достиг совершеннолетия и стал вполне мужчиной, так что он теперь такой же воин, как и остальные. Впрочем, дарили оружие и при вступлении воина — возможно, уже далеко не юного, — в новую дружину. В этом случае вручение оружия означало, что отныне воин — равноправный дружинник и, в каком-то смысле, новый член семьи. Одновременно вручение оружие несло в себе и элемент вассальной зависимости — получивший оружие всегда должен был хранить верность тому, от кого он его получил.

Только что приведенному описанию можно противопоставить другое — рассказ о посвящении в рыцари молодого человека в начале XIV века. Место действие — Рим, собор св. Петра:

«Накануне своего посвящения неофит должен был выкупаться в воде с лепестками розы, а затем, бодрствуя, провести ночь в церкви и наутро явиться к мессе, во время которой должны были исполняться вполне конкретные псалмы, после чего неофит выходил вперед и представал перед священником (или приором духовного ордена), который наносил ему так называемый collee (или paumee) — легкий удар рукой — и молился, чтобы Господь благословил нового рыцаря. С алтаря приносили меч, и этот священник (или приор) должен был благословить оружие и опоясать им неофита. Затем кто-то из присутствующих представителей знати должен был надеть новоиспеченному рыцарю золотые шпоры — единственное действие во время всего ordo (обряда), осуществляемое мирянином» Кин М. Рыцарство. — М., 2000. — с. 121..

Сравнивая это описание обряда с предыдущим, мы видим, что фактически обряд посвящения в рыцари из светского превратился в церковный. Леон Готье Готье Л. Рыцарство. — М., 1895. — 416 с. — французский историк XIX века, посвятивший свою жизнь исследованию рыцарства, — воспринимал обряд посвящения в рыцари так, как если он был для средневековой Церкви восьмым таинством.

В последствии рыцарем мог стать человек, который приносил три монашеских обета: нестяжания, послушания и целомудрия. Кроме монашеских обетов, рыцари давали обет с оружием в руках защищать христиан и христианскую веру.

Все эти обеты имели религиозную подоплеку: первоначально монахи считались среди христиан избранниками неба (кардинал Дамиан в XI в. говорил: «Иисус Христос вырывает монахов из мира, подобно доброму пастырю, вырывающему ягнят из пасти хищного зверя. Блаженны избранники, которых Господь спасает среди ограниченного числа погибающих, принимая их в свой святой ковчег» История Крестовых походов. Под ред. Райли-Смита Д. — М., 1998. — с. 278-279.).

Руководитель ордена цистерцианцев Бернар Клервоский говорил своим монахам: «Гиппократ и его последователи учат, как сохранить жизнь в этом мире; Христос и его ученики — как ее потерять. Кого же из двух вы избираете своим учителем, за кем будете следовать? Не скрывает своего намерения тот, кто станет так рассуждать: такая-то пища вредна глазам, от такой-то происходит боль в голове, в груди или в желудке. Разве вы в евангелиях или у пророков читали об этих различиях? Конечно, нет; плоть и кровь открыли вам эту истину… Разве я обещал излагать вам Гиппократа и Галена, или беседовать с вами о школе Эпикура? Я — ученик Христа и говорю с учениками Христа; если я введу сюда чуждое ему учение, то сам согрешу. Эпикур и Гиппократ предпочитают: один — наслаждение плоти, другой — ее сохранение; мой Учитель наставляет, как презирать и то, и другое…». Руа Ж. История рыцарства. — М., 1996. — с. 84.

Бернар также настаивал на неукоснительном соблюдении еще одного монашеского обета — бедности. В одной из своих рождественских проповедей он так объясняет рождение Христа в Вифлееме: «Может быть, кто-нибудь полагает, что Ему следовало бы избрать для Своего рождения величественный чертог, где Царь Славы был бы принят с великой славою; но не ради этого Христос сошел со Своего царственного жилища. Богатства и славы на небесах вечное изобилие, но одного там не обреталось — бедности. Зато на земле ее было много и слишком много, но человек не знал ей цены. Бедности именно и пожелал, сходя на землю, Сын Божий, чтобы, избрав ее для Себя, Своею оценкой сделать ее нам драгоценной…». Елисеев К.В. Об истоках формирования «рыцарского благочестия» эпохи крестовых походов // Европа на этапе от классического средневековья к новому времени. — Тюмень, 1991. — с. 29.

И третий обет: «Своя воля» в человеке — источник греха и всякого нравственного зла. Поэтому собственная воля человека так ненавистна Господу, что делает для Него противными все жертвы людские, вследствие яда, который она к ним подмешивает…». Иванов В.Г. История этики средних веков. — Л., 1984. — с.44.

Существовали и специальные обеты, которые на некоторый срок (или пожизненно) принимал тот или иной рыцарь. Й. Хёйзинга в своей известной работе «Осень Средневековья» отмечает: «Значение обета состояло, как правило, в том, чтобы, подвергая себя воздержанию, стимулировать тем самым скорейшее выполнение обещанного. В основном это были ограничения, касавшиеся принятия пищи. Первым, кого Филипп де Мезьер принял в свой орден Страстей Господних, был поляк, который в течение девяти лет ел и пил стоя…» Хёйзинга Й. Осень средневековья. — М., 1995. — с. 183.

Магическая основа такого поста, разумеется, уже не осознается дворянами XIV столетия. Для нас эта магическая подоплека предстает прежде всего в частом употреблении оков как знака обета.

«1 января 1415 г. герцог Иоанн Бурбонский, вместе с шестнадцатью другими рыцарями и оруженосцами дает обет в течение двух лет каждое воскресенье носить на левой ноге цепи, подобные тем, которые надевают на пленников (рыцари — золотые, оруженосцы — серебряные), пока не отыщут они шестнадцати рыцарей, пожелающих сразиться с ними в пешем бою до последнего. Жак де Лален встречает в 1445 г. в Антверпене сицилийского рыцаря Жана де Бонифаса, покинувшего арагонский двор в качестве «странствующего рыцаря, искателя приключений». На его левой ноге — подвешенные на золотой цепи оковы, какие надевали рабам, — путы — в знак того, что он желает сразится с кем-либо». Там же. — с. 184.

Рыцарство, как считал Й.Хейзинга — это игра. Игра, как деятельность, которая важна сама по себе, полная противоположность безумному «коллективному стремлению к идеалу» Там же. — с. 196.. Грандиозная игра в прекрасную жизнь — грезу о благородной мужественности и верности долгу — имела в своем арсенале важнейшую форму — рыцарский орден.

Рыцарь имел ряд обязательств по отношению к своему сюзерену. Рыцарям вменялась в долг особая благодарность тому, кто посвятил их в рыцарский сан, а также забота о сиротах и вдовах. Хотя рыцарь должен был оказывать поддержку любому нуждающемуся в помощи, в легендах не идет речь ни об одном слабом мужчине, обиженном судьбою. По этому поводу уместно привести остроумное замечание М. Оссовской: «Ивен, Рыцарь Льва, защищает обиженных девиц оптом: он освобождает от власти жестокого тирана триста девушек, которые в холоде и голоде должны ткать полотно из золотых и серебряных нитей. Их трогательная жалоба заслуживает быть отмеченной в литературе, посвященной эксплуатации» Оссовская М. Рыцарь и буржуа. — М., 1987. — с.102..

«Посвящение в рыцари — это этическое и социальное развитие обряда инициации, вручения оружия молодому воину. Военные игры как таковые имеют очень древнее происхождение и некогда были полны священного смысла. Рыцарские ордена не следует отделять от мужских союзов, бытующих у первобытных народов.

Обеты, налагаемые рыцарским орденом, суть не что иное, как прочная коллективная форма индивидуального рыцарского обета совершить тот или иной подвиг. Пожалуй, именно здесь основы рыцарского идеала в их взаимосвязи постигаются наилучшим образом…

Соединение аскезы и эротики, лежащее в основе фантазии о герое, освобождающем деву или проливающем за нее свою кровь — этот лейтмотив турнирной романтики,— проявляется в рыцарском обете в иной форме и, пожалуй, даже еще более непосредственно» Елисеев К.В. Об истоках формирования «рыцарского благочестия» эпохи крестовых походов // Европа на этапе от классического средневековья к новому времени. — Тюмень, 1991. — с.29.

Значение рыцарских обетов в духовной жизни средневековья троякое: прежде всего религиозное, ставящее в один ряд рыцарский и духовный обеты; по своему содержанию и целенаправленности рыцарский обет мог носить романтико-эротический характер, наконец, такой обет мог быть низведен до уровня придворной игры и значение его в этом случае не выходило за пределы легкой забавы. В действительности все эти три значения нераздельны; самая идея обета колеблется между высоким стремлением посвятить свою жизнь служению некоему серьезному идеалу — и насмешкой над расточительными светскими играми, — где мужество, любовь и даже государственные интересы превращались лишь в средство увеселения.

Французский историк М. Блок полагал, что «рыцарская идея родилась из этики честной битвы, правила которой старались соблюдать в христианской Европе вплоть до конца XV в., когда захват первенства на полях сражений наемными ландскнехтами с их огромными барабанами (обычай, заимствованный на варварском Востоке), чей звук обладает чисто гипнотизирующим воздействием, лишенным всяческой музыкальности, ознаменовал разительный переход от эпохи рыцарства к Новому времени.» Блок М. Апология истории или ремесло историка. — М., 1986. — с. 187.

«В «Ордене рыцарства» указаны четыре рыцарских заповеди; более поздний источник увеличил их число до десяти; вот они:

1. Нельзя быть рыцарем, не будучи крещеным.

2. Главная забота рыцаря — охранять церковь.

3. Не менее важно защищать слабых, вдов и сирот.

4. Весь путь рыцаря освящен любовью к родине.

5. На этом пути он должен быть неизменно мужественным.

6. Он обязан бороться с неверными, врагами церкви и родины.

7. Долг рыцаря — верность сеньору.

8. Рыцарь обязан говорить правду и держать слово.

9. Ничто так не украшает рыцаря, как щедрость.

10. Рыцарь неизменно обязан бороться со злом, защищая добро.» Руа Ж. История рыцарства. — М., 1996. — с.102.

Хотя этой классификации и присуща некоторая искусственность, в целом она довольно точно отражает комплекс качеств и тенденций, характерных для правоверного рыцаря. И все же, это не более чем благие пожелания.

«Обращает на себя внимание особое, исполненное сакрального смысла, отношение к оружию (прежде всего к мечу). Пришедшее из варварского мира оно нашло свой расцвет в среде средневекового рыцарства. Как прежде, на клинке приносились торжественные клятвы. Только теперь это были клятвы не во славу Одина, но во славу Христова дела, которому обязан был служить рыцарь. Это нашло отражение в существовании обычая (существовавшего как в реальной жизни, так и в эпической поэзии и рыцарских романах) вделывать в эфес меча мощи святых.» Николаева И., Карначук Н. Культура рыцарской среды. — Томск 2002. — с 36.

Отзвуки особого отношения к оружию встречаем и в законодательстве — закон ограничивает пользование мечом и копьем для простолюдинов. Например, в Германии в 1157 году странствующим торговцам было разрешено иметь меч в повозке или при седле. Однако во время остановок на постоялых дворах они обязаны были отложить меч в сторону. Строго воспрещалось носить какое бы то ни было оружие презираемым, маргинальным группам — таким, как евреи.

«Ношение и владение оружием практически напрямую связывалось с понятиями благородства и чести. Эта связь ощущалась на протяжении очень длительного периода времени. Уже на излете Средневековья, в середине XVI века Джироламо Музио в своем дуэльном трактате признает право рядового солдата, не-рыцаря, на поединок, поскольку оружие аноблирует (делает благородным) человека в случае, если военная профессия — его единственное занятие в мирное и военное время». Там же. — с.38.

«Именно меч, в конечном счете, представляется точкой соединения, связующим звеном между идеологией защиты слабых и рыцарством. Меч, символ власти, который церковь торжественно передавала королям во время церемоний коронации, как она позже будет вручать его рыцарям на церемониях посвящения, проследить за ходом которых нам позволяют тексты.

«Идеология меча», предлагаемая теперь читателю, излагает, таким образом, историю развития двух явлений: с одной стороны — milites, с другой — идеологии, которая позже станет специфически рыцарской.» Флори Ж. Идеология меча. Предыстория рыцарства. — Спб., 1999. — с 14.

Таким образом, вступление в рыцарские ряды остается процессом, подчиненным ритуалу в большей или меньшей степени, отчасти оторванному от действительности. Никогда рыцарство не соблюдало в точности строгие правила, отклонение от которых должно было сделать незаконной любую церемонию посвящения. Наоборот, ритуал посвящений в рыцари изменялся сообразно с желаниями их участников. И можно было бы утверждать, не ожидая возражений, что каждый обряд, каждое рыцарское посвящение по своей форме являлось уникальным явлением.

Рыцарство, прежде всего, означало состояние души. Нравственное содержание добровольного рыцарского обета было единым для всех рыцарей или, по крайней мере, должно было таковым являться; обещание, данное перед Богом и клириком, Его представителем на земле, соблюдать кодекс ордена рыцарства, насколько это было возможно для грешного и часто оступающегося человека. Именно его — кодекс, это сердце рыцарства.

2.2 «Куртуазия» или «куртуазная культура» как основа рыцарской культуры

Создателем и носителем рыцарской культуры являлось военное сословие, зародившееся еще в VII — VIII вв., когда получили развитие условные формы феодального землевладения. Рыцарство, особый привилегированный слой средневекового общества, на протяжении веков выработало собственные традиции и своеобразные этические нормы, собственные воззрения на все жизненные отношения. Становлению идей, обычаев, морали рыцарства способствовали во многом Крестовые походы, его знакомство с восточной традицией.

Расцвет рыцарской культуры приходится на XII-XIII вв., что было обусловлено, во-первых, окончательным его оформлением в самостоятельное и могущественное сословие, во-вторых, приобщением рыцарства к образованию (в предшествующий период большая его часть была неграмотной).

Если в раннем средневековье рыцарские ценности имели в основном военно-героический характер, то к XII столетию формируется специфически рыцарские идеалы.

Отражение рыцарских нравов в области духовной культуры дало богатую почву для развития средневековой литературы со своим особым колоритом, жанром и стилем. Она поэтизировала земные радости вопреки христианскому аскетизму, прославляла подвиг и не только воплощала рыцарские идеалы, но и формировала их. Наряду с героическим эпосом высокого патриотического звучания (например, французская «Песнь о Роланде» Песнь о Роланде. — Спб., 1976. — с. 656.(см. Приложение 1), испанская «Песнь о моем Сиде» Песнь о моём Сиде. — М, 1959. — 258 с.(см. Приложение 2.) появились рыцарская поэзия (например, лирика трубадуров и труверов во Франции и миннезингеров в Германии) и рыцарский роман (история любви Тристана и Изольды Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде. — М., 1955. — 59 с.), представлявшие так называемую «куртуазную литературу» (от французского courtois — учтивый, рыцарский) с обязательным культом дамы.

Куртуазия — особый ритуал отношений и нравственных категорий, диктуемых придворным этикетом.

«В конце XI в. в Провансе возникает лирическая рыцарская поэзия трубадуров (приблизительный перевод — «слагающие стихи»)» Косиков Г.К. Средние века. — М., 1987. — с. 92..

Последующие два столетия были временем наивысшего расцвета поэзии трубадуров, ставшей первой светской лирикой средневековья и ознаменовавшей собой конец господства церковной поэзии.

Тематика поэтического творчества трубадуров обширна — стихи посвящались рыцарским доблестям, но главная тема — куртуазная любовь (само понятие «куртуазность», культ прекрасной дамы как новый эстетический идеал, были впервые разработаны в поэзии трубадуров).

«У трубадуров лирические произведения впервые зазвучали на народном языке (до них западноевропейская средневековая литература была записана лишь на латыни, народная же культура была бесписьменной). Впервые поэтическое творчество стало творчеством мирян, а не исключительно духовных лиц. Лирика трубадуров вобрала в себя литературные элементы церковной латинской поэзии, фольклора, заметны в ней и арабские влияния. Трубадуры создали и новый образ автора — человека, служащего только Красоте» Там же. — с.93..

Лирика трубадуров пережила расцвет в последней четверти XI — начале XIII в., однако ее естественное развитие было прервано так называемыми «альбигойскими войнами» — крестовыми походами северофранцузских феодалов, стремившихся искоренить религиозные ереси. В результате Прованс был разграблен и разрушен, а большинству трубадуров пришлось бежать в Италию, на Пиренеи и в германские земли. Однако их поэзия оказала сильное воздействие на культуру северных завоевателей, где, впрочем, существовала собственная миросозерцательная и поэтическая почва для восприятия трубадурcкой традиции и где возникла лирика труверов, существовавшая с середины XII до середины XIII в.

«Наиболее известные труверы: Кретьен де Труа (ок. 1130-ок. 1191), Конон де Бетюн (ок. 1150-ок. 1220), Готье д’Аррас (ХII в.), Рауль де Удан (ХII-ХШ вв.), Жан Бодель (2-я половина XII в.), Гас Брюле (ХII- XIII вв.), Тибо Шампанский (1201-1253) и др. В целом в основе лирики труверов лежат те же ситуативные, образные и композиционные схемы, что и у трубадуров, хотя схемы эти нередко имели иное конкретное наполнение и могли варьироваться». Косиков Г.К. Средние века. — М., 1987. — с.96.

«С возникновением рыцарской лирики связано и формирование светской музыкальной культуры. Истоки светской рыцарской музыкальной культуры восходят к народной музыке (хороводным песням лирического содержания, народным танцевальным песням). Песни исполняли сами трубадуры, труверы, шпильманы, профессиональные музыканты — менестрели. Трубадуры и миннезингеры сами сочиняли музыку к своим произведениям. Музыкальные произведения — сирвенты, баллаты, баллады и др. — могли иметь аккомпанемент на струнном или духовом инструменте (виоле, ротте или позже лютне), а могли исполняться и без инструментального сопровождения. Только к XIV в. светская музыкальная культура стала полифонической.

Традиции провансальской лирики продолжили немецкие поэты — миннезингеры («певцы любви») — авторы немецкой светской поэзии. Немецкая рыцарская лирика — миннезанг — испытывала на себе сильное влияние провансальской лирики. Вместе с тем творчество миннезингеров имеет ряд особенностей.

Миннезингеры сами сочиняли музыку к своим произведениям, но распространяли их, как правило, странствующие певцы — шпильманы. Хотя главной темой творчества миннезингеров было воспевание утонченных чувств к прекрасной даме, как и у их провансальских предшественников, поэзия их более сдержанна, грустна, склонна к дидактизму, нередко окрашена в религиозные тона (оставаясь в основном светской).

Наиболее выдающимися миннезингерами были Генрих фон Фельдеке, Фридрих фон Хаузен, Вольфрам фон Эшенбах и др.». Корякина Е.П. Культура средневековой Западной Европы: особенности, ценности, идеалы. — М., 2003. — с. 56.

«Творчество миннезингеров XIII — XIV вв. отражает начавшийся кризис рыцарской культуры. Особенно это заметно в поэзии Нейдхарта фон Рейенталя, где нередки бытовые зарисовки и сценки простонародной жизни (чуждые рыцарской лирике). Последователи Нейдхарта фон Рейенталя тяготеют к формам народной плясовой песни, высмеивают «куртуазность» как стиль поведения и жизни. В XIV — XV вв. наступает закат миннезанга, связанный с кризисом рыцарской идеологии. Рыцарство начинает терять значение основной военной силы государства в связи с формированием боеспособной пехоты.

В XIV в. в идеологии рыцарства начинает увеличиваться разрыв между мечтой, идеалом и действительностью. Рыцарская этика с ее принципами верности долгу, сюзерену, даме переживает глубокий кризис. В новых условиях сама «куртуазность» становится анахронизмом, да и сами рыцари в изменившихся исторических условиях все реже обращаются к поэзии. Куртуазная поэзия уступает место литературе, становясь все больше объектом насмешек и пародий» Фридман Р.А. Любовная лирика трубадуров и их истолкование. Т.34. — Рязань, 1965. — с. 135. .

Вопреки религиозным произведениям, прославляющим аскетизм, рыцарская литература воспевала земные радости, выражала надежду на торжество справедливости уже в этой, земной жизни. Рыцарская литература не отражала действительность, а воплощала лишь идеальные представления о рыцаре. Образ рыцарского романа — герой, стремящийся к славе, совершающий чудесные подвиги (рыцари в них нередко сражались с драконами, колдунами). В романе широко представлена сложная символика и аллегории, хотя реалистический элемент также присутствует в нем. Сюжет нередко содержит реальные сведения по истории, географии и т.п. Автором куртуазного романа был чаще всего клирик, как правило, незнатного рода горожанин или бедный рыцарь.

«Рыцарские романы впервые появились во Франции. Пожалуй, самым знаменитым автором их стал Кретьен де Труа (XII в)., использующий в своих произведениях античную традицию и кельтский героический эпос» Мелетинский Е.М. Средневековый роман. М., 1983. — с.30..

Одним из трех обширнейших эпический циклов, разработанных в средневековой литературе, был так называемый «Артурианский цикл» Воронова Г.Е. Легенды о короле Артуре. — М., 2008. — с.64.(см. Приложение 3). Артур — фигура полумифическая, видимо, один из героев борьбы кельтов против англов, саксов и ютов. Хроника об Артуре была впервые записана в XII в. Артур и его двенадцать верных рыцарей разбивают во многих сражениях англо-саксов. С легендой о королевстве Артура тесно связана другая легенда — о святом Граале (см. Приложение 4) — чаше причастия, в которой была собрана кровь Христа. Грааль стал символом мистического рыцарского начала, олицетворением высшего этического совершенства.

Хотя переработки кельтских легенд о короле Артуре были широко распространенными темами многих рыцарских романов, Кретьен де Труа составил первые обработки этих известных сказаний. Сказочный король Артур и его двор стали образцом куртуазности. Среди 12 рыцарей Артура особенно выделялись своими подвигами Персиваль и Ланселот. Легенды артуровского цикла легли в основу романов Кретьена де Труа «Ланселот, или Рыцарь телеги» Труа де К. Ланселот, или Рыцарь телеги. / пер. Никулина Е.М. — М., 1980. — 150с., «Персиваль, или повесть о Граале» Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман. — М., 1976. — с. 134-141, 207-208. и др. В этот же период слагала свои песни Мария Французская. Кельтские легенды о короле Артуре вдохновили Вольфрама фон Эшенбаха (XII в.) на создание обширного романа «Парцифаль» Эшенбах фон В. Парцифаль. — М., 1974. — 165 с.(см. Приложение 5), воспевающего подлинное рыцарство, высокие этические идеалы.

Сказание о любви Тристана и Изольды Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде. — М., 1955. — 59 с. (XII в.)(см. Приложение 6) стало сюжетом для многочисленных рыцарских романов, от которых главным образом до нас дошли лишь фрагменты. Роман был восстановлен французским ученым Ж. Бедье в начале XX в. Сюжет восходит к ирландским сказаниям. Рыцарь Тристан попадает в Ирландию в поисках невесты для своего родственника — короля Марка. В дочери короля Изольде Златовласой он узнает предназначенную Марку невесту. На корабле Тристан и Изольда случайно выпивают любовный напиток, приготовленный матерью Изольды и предназначенный для Изольды и ее мужа. Между Тристаном и Изольдой вспыхивает любовь. Верный своему долгу, Тристан уезжает в Бретань и там женится. В конце романа смертельно раненый герой просит о встрече с любимой, которая одна может его излечить. Он ждет корабль с белым парусом — корабль Изольды. Однако ревнивая жена сообщает Тристану, что плывет корабль с черным парусом. Тристан умирает. Прибывшая к нему Изольда умирает от отчаяния.

Легенда о Тристане и Изольде раскрывает трагическое противоречие между искренним чувством и долгом — вассальным, супружеским. Любовь героев, толкнувшая на нарушение норм рыцарского общества, приводит к трагическим страданиям и, в конце концов, к их гибели.

«В XIII в. приходит более изощренная куртуазия с идеалом безукоризненности. Куртуазная личность и «человек чести» — носитель светской придворной культуры, ориентированной на развлечения, демилитаризованной и чуждой идее самосовершенствования личности. Иначе куртуазность еще называют великодушием, вежливостью, утонченностью и изысканностью. Великодушие как бы подразумевает все лучшие рыцарские качества (власть, отвагу, честь, щедрость), а также просвещенность, не говоря уже об имущественном и общественном положении.

Куртуазность противостоит неотесанности, алчности, скаредности, ненависти, мести, измене. Маскирует психологию власти, романтизирует и проблематизирует повседневность, защищает самосознание сословия.

Куртуазность выражается в романтической любви и куртуазной дружбе, не имеющими ничего общего с психологией брака. Семья сосуществует с узаконенной неверностью и полигамией. Любовь такого рода требует идеализации предмета поклонения, уважения и страха. Примечательно, что возлюбленная должна вызывать у ее поклонника-рыцаря страх.» Иванов В.Г. История этики средних веков. — Л., 1988. — с.63.

Идеал образованного придворного подразумевает грамотность, красноречие, наружную привлекательность и красоту, эрудицию, гармонию внутреннего человека и внешнего вида, умеренность и толерантность, проницательность и скромность.

Куртуазный эпос возрождает античную идею калокагатии мораль и нравы соединяются с эстетикой, изысканной формой внешнего поведения.

С одной стороны, это маска, за которой нет идем гуманизма, а хитрость и прагматизм. С другой стороны, куртуазная мораль дает образчик средневекового культа личности и служит прологом к ценностям уже не феодального правящего класса, который самоутверждался через понятие деятельной жизни, а затем и через понятие свободы личности, ценностям, питающим корни европейского Возрождения.

«К XIV в. в связи с наступлением кризиса рыцарской идеологии куртуазный роман постепенно приходит в упадок, утрачивая связь с реальностью, все больше становясь объектом пародий» Корякина Е.П. Культура средневековой Западной Европы: особенности, ценности, идеалы. — М., 2003. — с. 82-83..

Таким образом, куртуазность захватила лишь самую поверхность феодальной культуры, но придала ей неповторимые пленительные черты. Связанные с понятием куртуазности идеалы благородства и верности, самоотверженности и бескорыстия отразили не эгоистические интересы рыцарства, более широкие и передовые воззрения эпохи. Вот почему они не утратили своего значения и в наши дни.

Куртуазия как бы стала новой своеобразной религией средневекового Запада, со своими ритуалами, системой ценностей, со своим божеством — Прекрасной Дамой. Нет, куртуазия не посягала на старую религию — христианство, но она сформировалась рядом с ним и почти вне его. Куртуазия как комплекс моральных и эстетических норм носила подчёркнуто светский, внецерковный характер. Вот почему на неё порой посматривали косо, нередко преследовали её пропагандистов, а самый знаменитый и яркий трактат по куртуазии — книгу Андрея Капеллана «О пристойной любви» в конце концов запретили деятели католической церкви.

У куртуазии были свои сторонники, были венценосные покровители, поощрявшие поэтов и старавшиеся утвердить при своих дворах её «законы», но в целом куртуазия не вошла в повседневный замковый быт и реализовалась по преимуществу только в области поэзии. Если мы и находим подчас отражение куртуазных идеалов в изобразительном искусстве Средневековья, то это также связано с литературой — это красочные миниатюры-иллюстрации в рукописях, изделия из кости или металла, иллюстрирующие литературные сюжеты, несколько позже — яркие гобелены и шпалеры, на которых также изображены герои куртуазных повествований или исполнение поэтом.

Заключение

В заключении хотелось бы сказать, что в работе были раскрыты все поставленные задачи.

Выявлено, что важной характеристикой средневекового общества было общее состояние коллективных нравов, общественный настрой: это выражалось в усталости общества, боязни жизни, ощущении страха перед судьбой. Показательным было отсутствие в обществе твердой воли и желания изменить мир к лучшему. Страх перед жизнью уступит место надежде, мужеству и оптимизму только в XVII-XVIII вв. — и не случайно именно с этого времени наступит новый период в человеческой истории, существенной чертой которого будет желание западноевропейцев позитивно преобразовывать мир. Восхваление жизни и активное к ней отношение появились не вдруг и не на пустом месте: возможность этих перемен будет постепенно вызревать в рамках феодального общества на протяжении всего периода Средневековья. От этапа к этапу западноевропейское общество будет становиться более энергичным и предприимчивым; медленно, но неуклонно будет меняться вся система общественных институтов экономических, политических, социальных, культурных, психологических. Проследим особенности этого процесса по периодам.

Были раскрыты социальные особенности культуры, а именно было установлено, что интегрированная часть средневековой культуры была не конгломератом различных культурных реалий, явлений и ценностей, а единым целым, все части которого выражали один и тот же высший принцип объективной действительности и значимости: бесконечность, сверхчувственность, сверхразумность Бога.

Такая унифицированная система культуры, основанная на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога, как единственной реальности и ценности, может быть названа идеациональной.

Закат средневековой культуры заключался именно в разрушении этой идеациональной системы культуры. Он начался в конце XII века, когда появился зародыш нового — совершенно отличного — основного принципа, заключавшегося в том, что объективная реальность и ее смысл чувственны. Только то, что мы видим, слышим, осязаем, ощущаем и воспринимаем через наши органы чувств, — реально и имеет смысл.

Этот медленно приобретающий вес новый принцип столкнулся с приходящим в упадок принципом идеациональный культуры, и их слияние в органичное целое создало совершенно новую культуру в XIII — XIV столетиях. Его основной посылкой было то, что объективная реальность частично сверхчувственна и частично чувственна. Культурная система, воплощающая эту посылку, может быть названа идеалистической. Культура ХШ — XIV столетий в Западной Европе была преимущественно идеалистической, основанной на этой синтезирующей идее.

Однако процесс на этом не закончился. Идеациональная культура средних веков продолжала приходить в упадок, в то время как культура, основанная на признании того, что объективная реальность и смысл ее сенсорны, продолжала наращивать темп в последующих столетиях. Начиная приблизительно с XVI века, новый принцип стал доминирующим, а с ним и основанная на нем культура. Таким образом, возникла современная форма нашей культуры — культуры сенсорной, эмпирической, светской и «соответствующей этому миру».

Вопреки мнению мыслителей итальянского Возрождения, средние века оставили нам важнейшие достижения духовной культуры, в том числе институты научного познания и образования. Возникла новая парадигма мышления, дисциплинарная структура познания, без которой не была возможна современная наука, люди получили возможность думать и познавать мир гораздо более эффективно, чем прежде. Даже фантастические рецепты алхимиков сыграли свою роль в этом процессе совершенствования духовных средств мышления, общего уровня культуры.

Хронологические дистанции, отделяющие нас от этого времени, огромны, однако находки, открытия и достижения далекого прошлого по-прежнему составляют бесценный вклад в сокровищницу мировой культуры.

Сейчас мы внимательнее, чем когда-либо, пытаемся осознать путь, пройденный человечеством. Интерес к нему тем сильнее, чем больше желание понять настоящее, заглянуть и спрогнозировать будущее. В далеких эпохах для нас еще много неясного и таинственного. Но история мировой культуры всему отводит свое место.

Был описан рыцарский обряд посвящения и сделан вывод о том, что вступление в рыцарские ряды остается процессом, подчиненным ритуалу в большей или меньшей степени, отчасти оторванному от действительности. Никогда рыцарство не соблюдало в точности строгие правила, отклонение от которых должно было сделать незаконной любую церемонию посвящения. Наоборот, ритуал посвящений в рыцари изменялся сообразно с желаниями их участников. И можно было бы утверждать, не ожидая возражений, что каждый обряд, каждое рыцарское посвящение по своей форме являлось уникальным явлением.

Рыцарство, прежде всего, означало состояние души. Нравственное содержание добровольного рыцарского обета было единым для всех рыцарей или, по крайней мере, должно было таковым являться; обещание, данное перед Богом и клириком, Его представителем на земле, соблюдать кодекс ордена рыцарства, насколько это было возможно для грешного и часто оступающегося человека. Именно его — кодекс, это сердце рыцарства.

Была показана роль «куртуазии» в формировании рыцарской культуры. Куртуазность захватила лишь самую поверхность феодальной культуры, но придала ей неповторимые пленительные черты. Связанные с понятием куртуазности идеалы благородства и верности, самоотверженности и бескорыстия отразили не эгоистические интересы рыцарства, более широкие и передовые воззрения эпохи. Вот почему они не утратили своего значения и в наши дни.

Куртуазия как бы стала новой своеобразной религией средневекового Запада, со своими ритуалами, системой ценностей, со своим божеством — Прекрасной Дамой. Нет, куртуазия не посягала на старую религию — христианство, но она сформировалась рядом с ним и почти вне его. Куртуазия как комплекс моральных и эстетических норм носила подчёркнуто светский, внецерковный характер. Вот почему на неё порой посматривали косо, нередко преследовали её пропагандистов, а самый знаменитый и яркий трактат по куртуазии — книгу Андрея Капеллана «О пристойной любви» в конце концов запретили деятели католической церкви.

У куртуазии были свои сторонники, были венценосные покровители, поощрявшие поэтов и старавшиеся утвердить при своих дворах её «законы», но в целом куртуазия не вошла в повседневный замковый быт и реализовалась по преимуществу только в области поэзии. Если мы и находим подчас отражение куртуазных идеалов в изобразительном искусстве Средневековья, то это также связано с литературой — это красочные миниатюры-иллюстрации в рукописях, изделия из кости или металла, иллюстрирующие литературные сюжеты, несколько позже — яркие гобелены и шпалеры, на которых также изображены герои куртуазных повествований или исполнение поэтом .

Список используемых источников и литературы

Источники:

1. Аквинский Ф. Трактат о правлении государей // История инквизиции в средние века. — М., 1911. — 1660 с.

2. Александрийский К. Педагог. — М., 1900 — 230 с.

3. Английские и шотландские народные баллады. М., 1973. — 101 с. (Литературные памятники).

4. Баллады о Робин Гуде. Л., 1980. — 64 с.

5. Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде / Вступ. ст. А.А. Смирнова. М., 1955. — 59 с.

6. Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах / Вступ. ст. А. Гуревича. М., 1975. (Библиотека всемирной литературы). — 870 с.

7. Воронова Г.Е. Легенды о короле Артуре. — М., 2008. — 64 с.

8. История Германии Корнелия Тацита. / пер. Ф. Поспелова. — Спб., 1807. — 660 с.

9. Песнь о моём Сиде. Пер. Б. И. Ярко. — М. 1959. — 258 с.

10. Песнь о Нибелунгах / Сост. В.Г. Адмони. Л, 1972. (литературные памятники). — 342 с.

11. Песнь о Роланде. — Спб. 1976. — 656 с.

12. Роман о лисе. — М., 1987. — 160 с.

13. Старшая Эдда. Пер. пер. Корсун А. — Спб., 2011. — 464 с.

14. Труа де К. Ланселот, или Рыцарь телеги. / пер. Никулина Е.М. — М., 1980 — 150 с.

15. Эшенбах фон В. Парцифаль. — М., 1974. — 165 с.

Литература.

1. Бахтин М.М. — Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. — М., 1990. — 545 с.

2. Бессмертный Ю.Л. — Жизнь и смерть в Средние века. — М., 1991. — 240 с.

3. Блок М. Апология истории или ремесло историка. — М., 1986. — 190 с.

4. Вайнштейн О.Л. — Западноевропейская средневековая историография. М., 1964. — 463 с.

5. Величко Л.Н. — Личность и общность в историческом пространстве средневековых цивилизаций запада и востока. / Учебное пособие. — Ставрополь, 2010.

6. Виоле-ле Дюк Э. Жизнь и развлечения в средние века. — СПб, 1997. 384 с.

7. Гиббон Э. — История упадка и разрушения Римской империи. — Спб., 1786. — 344с.

8. Готье Л. Рыцарство. — М., 1895 — 416 с.

9. Гофф Ле Ж. Средневековье Юрия Бессмертного. // Homo historicus. Т 1. — М., 2003. — с. 240-252.

10. Гофф Ле Ж. Цивилизация средневекового Запада. — М., 1992. — 400 с.

11. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры, 2-е изд. М., 1984. — 350 с.

12. Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. — 198 с.

13. Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. — 400 с.

14. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. — 396 с.

15. Гуревич А.Я. Средневековье как тип культуры // Антропология культуры. — М., 2002. — В.1. — с. 43-62.

16. Даркевич В.П. Народная культура средневековья: светская праздничная жизнь в искусстве IX-XIV вв. — М., 1988. — 396 с.

17. Дюби Ж. — Европа в средние века. — Спб., 1993. — 320 с.

18. Дюби Ж. — Куртуазная любовь и перемены в положении женщины во Франции XII века. // Одиссей. Человек в истории. М., 1990. — с. 90-96.

19. Елисеев К. В. Об истоках формирования «рыцарского благочестия» эпохи крестовых похлдов. // Европа на этапе от классического средневековья к новому времени. — Тюмень, 1991. — с. 28-30.

20. Иванов В.Г. История этики средних веков. — Л., 1984. — 279 с.

21. История крестовых походов. Под ред. Райли-Смита Д. — М., 1998. — 330

22. Кардини Ф. — Истоки Средневекового Рыцарства. — М., 1987. — 384 с.

23. Кареев. Общий ход мировой истории. — М., 1993. — 383 с.

24. Кин М. Рыцарство. — М., 2000 — 522 с.

25. Кленшан П.Ф. Рыцарство. — Спб., 2004. — 192 с.

26. Корякина Е.П. — Культура средневековой Западной Европы: особенности, ценности, идеалы. — М., 2003. — 250 с.

27. Косиков Г.К. — Средние века. — М., 1987. — 104 с.

28. Мелетинский Е.М. Средневековый роман. — М, 1983. — 150 с.

29. Михайлов А.Д. — Французский рыцарский роман. — М., 1976. — 352 с.

30. Николаева И., Карначук Н. — Культура рыцарской среды. — Томск, 2002. — 124 с.

31. Носов К. С. Рыцарские турниры. — СПб, 2002. 144 с.

32. Осокин Н.А. — История средних веков. — М., 2005. — 672с.

33. Оссовская М. Рьцарь и буржуа: Исследования по истории морали. — М., 1987. — 528 с.

34. Платонова Э.Е. — Конспект лекций по культурологии. — М., 2003. — 304 с.

35. Поляк Г.Б., Маркова А.Н. — Становление европейской цивилизации. — М., 1997. — 496 с.

36. Рассел Б. — Жизнь в средние века. — М., 1957. — 497 с.

37. Руа Ж.Ж. — История Рыцарства — М., 1996. — 248 с.

38. Флори Ж. Идеология меча. Предыстория рыцарства. — СПб, 1999. — 54 с

39. Фридман Р.А. — Любовная лирика трубадуров и их истолкование. — Т.34. — Рязань. 1965. — 416 с.

40. Хейзинга И. Осень средневековья. — М, 1988. — 505 с.

Размещено на