Пример курсовой работы по истории: Первая российская революция и создание Думской монархии

Содержание

Введение……………………………………………………………………3

Глава 1. Первая русская революция 1905-1907 гг……………………9

1.1. Предпосылки первой русской революции………………………..9

1.2. Причины революции…………………………………………….…11

1.3. Начало революции…………………………………………………13

Глава 2. I Государственная Дума……………………………………..19

2.1. Деятельность кабинета П.А.Столыпина…………………………20

2.2. «Третьеиюньский государственный переворот»……………….21

Заключение……………………………………………………………….23

Список использованной литературы…………………………………26

Выдержка из текста работы

• Введение
• Глава 1. Состояние Церкви и духовного образования в конце XIX — начале ХХ вв.
• 1.1 Кризисные явления в Православной церкви накануне революции 1905—1907 гг
• 1.2 Реформы высшего духовного образования в последней четверти XIX в
• 1.3 Недостатки духовного образования к началу XX в
• Глава 2. Повседневная жизнь семинаристов
• 2.1 Условия обучения и проблемы воспитания
• 2.2 Быт и нравы семинаристов
• Глава 3. Нелегальная деятельность учащихся духовных школ
• 3.1 Причины студенческих выступлений
• 3.2 Деятельность общесеминарской организации (1899-1905 гг.)
• 3.3 Духовные школы и первая русская революция 1905-1907 гг
• Заключение
• Библиография
• Введение
• Сегодня, в период продолжающегося экономического кризиса и обострения социальной напряженности практически во всех слоях населения, изучение событий первой русской революции 1905-1907 гг. приобретает особое значение и актуальность. Активная критика Церкви и власти носят сегодня относительно мирный характер, однако, уже и сами эти процессы не могут не обращать на себя внимания.
• В начале ХХ века обострение внутренних противоречий пронизывало всё российское общество; все больше людей осознавало, что жить «по-старому», отрицая необходимость преобразований, уже невозможно. Одной из важнейших особенностей периода революции 1905-1907 гг. явилось осознание различными слоями общества своих интересов. Другими словами, российское общество оказалось расколотым.
• Русская православная церковь в начале ХХ века переживала тяжелое время. Кризис самодержавия, с которым Церковь была неразрывно связана, отразился на ней самым пагубным образом. С одной стороны, Православная церковь привыкла к своему подчиненному положению в государстве и состоянию «опоры существующего строя»; с другой стороны, наиболее дальновидные ее представители не могли не видеть того глубокого кризиса, который охватил самодержавное государство, а также всей опасности положения Церкви.
• В.И. Ленин в своё время отмечал: «…отвратительная казенщина полицейски-крепостнического самодержавия вызвала недовольство, брожение и возмущение даже в среде духовенства. Как ни забито, как ни темно было русское православное духовенство, даже его пробудил теперь гром падения старого, средневекового порядка на Руси»[15]. Множество событий, явлений и фактов, предшествовавших Первой российской революции, по свидетельству многих современников и исследователей, послужили катализаторами социальной активности и в среде учащихся духовных учебных заведений.
• Общественные настроения в духовных семинариях предреволюционной России достаточно подробно освещались в 30-е годы ХХ века. К числу таких исследований относятся работы Дмитрия-Рабочего (Васильева) и Б.В. Титлинова. В последней четверти ХХ в. этого вопроса касались А.В. Ушаков и П.Н. Зырянов. В последние годы этой теме посвящены публикации большого количества научных статей, защита дипломных работ, доклады на научных конференциях.
• В данной работе делается попытка проследить сам процесс и выявить причины включения семинаристов в радикальную общественно-политическую деятельность. Целью работы является намерение извлечь определённые уроки из ошибок преподавателей, инспекторов и других представителей учебно-административного корпуса, а также всех тех, кто должен был поддерживать порядок в духовных учебных заведениях.

1.1 Кризисные явления в Православной церкви накануне революции 1905-1907 гг.

Прежде, чем приступать непосредственно к духовным школам, следует несколько осветить состояние Церкви в первые годы ХХ века. Ведь именно с ней, в первую очередь, были связаны все мысли будущих церковнослужителей.

В своей работе «Православная церковь в борьбе с революцией 1905-1907 гг.» П. Н. Зырянов приводит такую статистику: «В 1905 г. в России действовало 48375 православных церквей. Численность белого духовенства (протоиереев, священников, диаконов и псаломщиков) составляла 103437 человек».

Что касается монастырей, то их в 1905 г. в России насчитывалось 267 мужских и 208 женских. Численность черного духовенства (монахов и монахинь) составляла 20199 человек.

«В системе «ведомства православного исповедания»», — продолжает Зырянов, — «действовала целая сеть высших, средних и начальных учебных заведений, в том числе 4 духовные академии, 57 семинарий (19348 учащихся), 184 мужских духовных училища». Помимо этого, в ведомство Синода входила сеть массовых начальных школ, которая складывалась из школ грамоты, церковноприходских и учительских школ. Последние должны были готовить кадры «недорогих учителей» преимущественно из местного крестьянского населения. Тем самым создавалась как бы замкнутая цепь народных начальных школ, без привлечения «третьего элемента» (бессословной сельской интеллигенции). В 1905 г. числилось 25478 одних только церковноприходских школ.

Церковь располагала мощной полиграфической и издательской базой. Официальный орган Синода «Церковные ведомости», рассылавшийся во все приходы, имел значительный по тому времени тираж 42 — 46,5 тыс. экземпляров. Издавались также местные «епархиальные ведомости». Книги и периодические издания выпускали духовные академии и некоторые крупные монастыри (Александро-Невская, Троице-Сергиева и Почаевская лавры).

Однако господствующая Церковь, с ее многочисленным и многонациональным духовенством, иерархией, академиями, семинариями, училищами и школами, только с первого взгляда казалась стройной, единой и сильной организацией. В действительности Церковь все более и более обнаруживала свою внутреннюю слабость. При этом все звенья церковной организации ?каждое в отдельности и все вместе ? все менее справлялись с задачей объединения верующих.

Высшая церковная иерархия (митрополиты, архиепископы и епископы) в начале XX в. вела такой же обеспеченный образ жизни, как и верхи господствующих классов. Как вспоминал митрополит Евлогий, по случаю своей хиротонии (посвящения в епископский сан) он устроил обед на 80 персон. Архиерейские покои на время обеда превратились в настоящий ресторан, а виновнику торжества залили ликером новую рясу. Избранный во II Думу, митрополит выехал в Петербург в отдельном салон-вагоне.

Характерный, по мнению Зырянова, случай упоминается в Церковном вестнике за 1906 г. В 1899 г. на юбилей киевского митрополита Иоанникия съехалось свыше 20 архиереев. Отслужив молебен, они собрались на трапезу, в ходе которой, как вспоминал очевидец этих событий, владыка Антоний, не было высказано «ни одной живой мысли, ни одного горячего слова о положении Церкви, упадке веры». Зато рассказчик, самый молодой из собравшихся, «был поражен, с какою опытностью и знанием дела велись рассуждения о курсе железнодорожных облигаций, о наиболее верном помещении капиталов»(9, 30).

По словам Зырянова, архиереи были далеки не только от своей паствы, но и от рядовых священников: «открыто сомкнувшись с верхами господствующих классов, проникшись их корыстными интересами, забыв о «посреднической», «примирительной» миссии церкви, они заботились лишь о сохранении своей власти и увеличении доходов. Они имели власть и широко ее использовали, но, как правило, не имели нравственного авторитета среди местного населения»(9, 30).

Церковная иерархия выходила из черного духовенства, сосредоточенного в основном по монастырям, которые, как правило, располагали весьма обширными земельными угодьями. Некоторые монастыри были настоящими латифундистами. Соловецкий монастырь располагал земельными угодьями в 66 тыс. дес., Александро-Невская лавра имела 13090 дес., Темниковская Саратовская мужская пустынь (Тамбовская губ.) — 24 тыс., Троице-Сергиева лавра — 2068 дес.

Монастырская земля обычно обрабатывалась наемным трудом или отдавалась в аренду большими и малыми участками. По данным на 1887 г., площадь сдававшейся в аренду монастырской земли составляла 63,6 тыс. дес., т. е. 8,5% ее общей площади в Европейской России. Начавшийся в последней четверти XIX в. мировой сельскохозяйственный кризис взвинтил арендные цены. Выросли и соответствующие доходы монастырей. Так, в 1905 г. Троице-Сергиева пустынь (Петербургской губернии) только за сдачу части своей земли в аренду (из общего надела в 269 дес.) имела доход 5400 руб. Монастыри являлись также крупными лесоторговцами и домовладельцами. В 1905 г. Троицкий Зеленецкий монастырь от продажи дров и бревен выручил 12793 руб. Свято-Троицкий Творожковский женский монастырь от эксплуатации жилого дома в Петербурге получал доход 2 тыс. руб.

Благотворительность, занимавшая видное место в официальной доктрине Церкви, в практике монастырей отодвигалась на второй план. В 1905 г. при монастырях состояло 176 больниц на 1715 мест (9, 32). Лишь меньшинство монастырей содержало больницы, в каждой из которых в среднем лечилось всего 9 человек. В 1905 г. Государственный Совет при обсуждении вопроса об обеспечении семейств погибших на войне с Японией солдат и офицеров выразил надежду, что в этом деле примут живое участие православные монастыри, «располагающие достаточными, скопившимися от народных приношений средствами». Соответствующий циркуляр за подписью Победоносцева был разослан по всем епархиям (9, 32). Монастыри крайне сдержанно откликнулись на призыв обер-прокурора. Троице-Сергиева лавра согласилась разместить у себя детский приют на 30 мест и выплачивать ежегодно в течение 10 лет по 2 тыс. руб. в фонд помощи осиротевшим. Почаевская лавра ограничилась обещанием устроить детский приют на 10 человек. Александро-Невская лавра не прислала ответа. Пожертвования других монастырей тоже не были чрезмерно щедрыми. В Московской епархии Вознесенская Давидова пустынь брала на воспитание 15 мальчиков, Николо-Угрешский монастырь — 10 мальчиков, Саввино-Сторожевский монастырь — 5 сирот, Троицкий Александро-Невский — 3 девочки и т. д. Волоколамский Иосифов монастырь обязался выплачивать по 1 тыс. руб. в течение 10 лет, Николаевская Берлюковская пустынь — по 200 руб. в течение 5 лет, Дмитровский Борисоглебский монастырь — по 15 руб. в год. Борисоглебский Аносин монастырь выразил готовность оплачивать «кровать одного стипендиата» в каком-либо другом монастыре. Коломенские Новоголутвин и Бобренев монастыри ответили, что они не имеют «никакой возможности» принять участие в этом «святом деле». Владимирский архиерей не ответил на циркуляр. Епископ имеретинский заявил, что в его епархии монастыри «влачат крайне бедную жизнь» (9, 33). Эти монастыри не желали оказать даже символическую помощь жертвам войны.

По своему экономическому строю монастырское хозяйство было однородно с помещичьим хозяйством, претерпевавшим медленный и затяжной процесс капиталистической эволюции. В политическом отношении монашествующие были самой реакционной частью духовенства. Вместе с тем именно монастыри наиболее ярко отражали кризис церковной организации. «Стремление к накопительству, потребительское отношение к верующим как источнику «доброхотных даяний», черствое отношение к народным бедствиям — все это характерные черты «богатой церкви», утратившей внутреннюю силу и стоявшей перед лицом кризиса», — пишет Зырянов (9, 33).

Наиболее зажиточной частью белого духовенства было городское. Для примера можно привести данные о доходах петербургского духовенства. Настоятель кафедрального Исаакиевского собора получал от занимаемой должности годовой доход 3300 руб., протоиерей того же собора — 3200 руб., столько же — третий священник, а четвертый — 2200 руб. Но это были не самые высокие доходы. Протоиерей университетской церкви получал 4860 руб. в год, а настоятель Казанского собора — 5700 руб.

По уровню доходов городское белое духовенство в целом примерно соответствовало буржуазной цензовой интеллигенции. Достаточно сказать, что ординарный профессор получал штатный оклад 3 тыс. руб. в год, доцент —1,2 тыс., средний адвокат имел заработок от 2 тыс. до 5 тыс. руб. в год. Для сравнения можно указать, что средняя годовая заработная плата петербургского рабочего в 1904 г. составляла 366 руб. Подобный разрыв в уровне жизни «пастырей» и их паствы, по мнению Зырянова, являлся самым первым препятствием к выполнению Церковью ее «посреднических» функций.

По словам Зырянова, равнодушно относящаяся к народным бедствиям Церковь не прилагала больших усилий к сглаживанию и притуплению социальных противоречий, все более обострявшихся в условиях капитализма. Это приводило к тому, что в Церкви разочаровывались как бедные, так и богатые. Налицо было продолжение и развитие кризисных явлений в церковной организации.

Фактическое смыкание городского духовенства с буржуазной цензовой интеллигенцией (особенно это касалось профессорско-преподавательского корпуса духовных академий и семинарий) наложило свой отпечаток на его поведение во время революционных событий 1905-1907 гг. Представители городского духовенства почти полностью отсутствовали в рядах демократического движения. Зато именно среди городского духовенства получили хождение идеи «обновления» Церкви, созвучные идеям либерально-буржуазной интеллигенции и отражавшие стремление определенных кругов духовенства выйти из переживаемого Церковью кризиса. В начале 1905 г. Ленин отмечал, что «наличность либерального, реформаторского движения среди некоторой части молодого русского духовенства не подлежит сомнению» (9, 35). Стоит отметить, что значение обновленческого раскола для Русской Православной Церкви велико. Безусловно, он имел негативные последствия, поскольку способствовал ослаблению церковного единства, возможности противостоять атеистической политике государства, подрывал авторитет духовенства среди верующих. Однако создание обновленческих структур имело и позитивные следствия, так как обновленцы первыми выстроили взаимоотношения с советской властью, в какой-то мере стали буфером в борьбе между консервативным крылом Церкви и богоборческим государством. Кроме того, обновленческий раскол послужил оздоровлению Церкви, так как в обновленчество перешли наиболее морально нестойкие её деятели [3].

Сельское духовенство стояло ближе к своей пастве, нежели городское. Этим обстоятельством, а также меньшей общей развитостью крестьянского населения объясняется тот факт, что сельское духовенство по сравнению с городским пользовалось большим влиянием на прихожан. Именно на селе еще имела некоторый отзвук традиционная патриархально-монархическая проповедь с церковного амвона. Близостью к крестьянскому населению объясняется вовлечение некоторых священников в период революции в общий поток крестьянского движения. Зырянов также подчеркивает, что сельский священник, по уровню доходов близкий к богатому крестьянству, по мере расслоения деревни все более отдалялся от основной массы прихожан.

Значительные различия в правовом и имущественном положении отдельных разрядов духовенства не могли не порождать на первых порах скрытых, а затем и открытых противоречий в самой духовной среде. Наиболее сильные противоречия накапливались между черным и белым духовенством. В свою очередь внутри белого духовенства существовали противоречия между священнослужителями и низшим клиром. Традиционная структура Православной Церкви начинала испытывать дезинтеграционные процессы, что являлось одним из проявлений ее кризиса в условиях капитализма.

Однако в то же время в церкви продолжали действовать и сильные интеграционные факторы. По мнению Зырянова, все духовенство — белое и черное, сельское и городское — объединялось тем, что подавляющая часть его доходов зависела от занимаемой должности, т. е. от принадлежности к церковной организации. Священнослужитель мог исполнять свои профессиональные действия, лишь находясь в рядах этой организации. Между тем Православная церковь являлась в известном смысле частью государственной машины самодержавия. Именно поэтому в 1905 — 1907 гг. духовенство в своей основной массе выступило на стороне самодержавия, именно этим Зырянов объясняет его особую контрреволюционность.

Союз Церкви с самодержавием, уход её от жгучих социально-экономических вопросов, тесное смыкание духовенства с верхами общества — все это порождало кризис господствующей Церкви. Причины этого кризиса заключались в глубоком несоответствии социально-политических установок Церкви и её внутреннего устройства сложившимся в стране капиталистическим отношениям. Результатом этих процессов стало усиление религиозного индифферентизма.

Отход от Церкви народных масс, ослабление ее интегративной функции особенно ощутимо проявлялись в крупных городах. Социальные контрасты города разрушали проповедуемые Церковью представления о единении всех верующих, толкали рабочих на путь классовой борьбы. Как вспоминал Н.П. Розанов, «насмешкою звучали обращения священников к собравшимся в церкви людям — «братия», «возлюбленные братия»: братьев никаких не было, а были разные классы общества, которые даже и места для стояния в церкви имели разные» (9, 39).

Патриархальная набожность крестьянина у передовых рабочих сменялась религиозным индифферентизмом и даже атеизмом. Громадную роль в развитии этого процесса сыграло распространение в рабочей среде идей социализма, связанное с пропагандой первых марксистских кружков.

Гораздо медленнее и незаметнее отход от Церкви совершался в деревне. Еще в 1904 г. многим архиереям казалось, что «благочестие паствы» не внушает опасений (9, 39). Так считал, в частности, орловский епископ Кирион, в чьей епархии менее чем через год развернулось мощное аграрное движение. Следовательно, и в деревне благополучие было мнимым, и в деревне духовенству не удалось исполнить свою главную задачу — притупить остроту классовых противоречий, объединить «в одну семью» помещиков и крестьян. Более того, владея значительными земельными угодьями, приобщаясь к помещичьим по своей сути источникам доходов, защищая социальный и политический статус-кво, Церковь объективно смыкалась с классом помещиков. Поэтому в крестьянском движении против помещиков и самодержавия неизбежно должны были проявиться и антиклерикальные тенденции.

Одним из косвенных свидетельств начавшегося еще до революции 1905—1907 гг. отхода крестьян от господствующей церкви является усиленное распространение сектантских учений в пореформенной русской деревне.

Следует вместе с тем учитывать медленность и сложность процесса отхода от Церкви народных масс. Объективные причины, обусловливавшие такой отход, отнюдь не автоматически, не сразу реализовывались в народном сознании. Даже находясь в условиях глубокого кризиса, Церковь еще сохраняла большую притягательную силу. Отход от Церкви совершался медленно и сложно, не всегда осознанно. Накануне 1905 г. Церковь еще располагала определенным влиянием на народ и являлась серьезной политической силой.

Влияние это было далеко не абсолютным, о чем свидетельствовал уже сам факт начала первой русской революции. Но только в условиях революции могла наглядно выявиться подлинная роль служителей господствующей религии, именно революция могла значительно ускорить отход от Церкви широких народных масс.

1.2 Реформы высшего духовного образования в последней четверти XIX в.

Союз с самодержавием в некоторой степени скрывал кризисные явления в Церкви. Однако, задерживая реформационные тенденции, он приводил не к преодолению, а к накоплению кризисных явлений в церковной организации. На рубеже веков они коснулись не только собственно духовенства, но и источников его пополнения, т.е. духовных учебных заведений.

В течение многих десятилетий правительственная политика была направлена на то, чтобы кадры духовенства воспроизводились из собственно духовной среды. При наборе в духовные учебные заведения предпочтение отдавалось детям духовенства, и обучение в духовных училищах и семинариях обходилось для духовенства дешевле, чем в общеобразовательных учебных заведениях. Однако с течением времени этот механизм воспроизводства стал работать с все меньшей отдачей. Происходило падение престижа профессии священника, и дети духовенства тянулись к светским профессиям. После реформы духовного образования 1867-69 гг., когда выпускники семинарий получили право поступать в светские высшие учебные заведения, уход их в университеты и в светскую карьеру был настолько велик, что уже не хватало кандидатов на священнические места. «Духовенство все чаще пользовалось правом обучать своих сыновей в гимназиях, чтобы обеспечить им светскую карьеру и избавить от стесненного положения приходского священника или учителя семинарии и духовного училища. Раньше такого выбора не было», — пишет историк И.К. Смолич (20, 469-470). Митр. Евлогий рассказывает о своем знакомстве с проф. Кудрявцевым, отец которого «был прекрасный, идеальный сельский священник, но не допускавший мысли, чтобы кто-нибудь из его сыновей последовал его примеру и принял священство, так тяжела была в его сознании доля священника» (8, 54).

По высочайшему повелению от 20 марта 1879 г., семинаристы стали допускаться в университеты только после испытания зрелости в гимназиях. Эта мера заметно повлияла на изменение состава студентов. Выпускники семинарий сразу же «отхлынули» от университетов. «Если в 1875г. 53% всех поступивших в университеты составили гимназисты и 46% семинаристы, то по данным на начало XX века (Киевский — 5,2%, Казанский — 5,8%, Новороссийский — 4,6%) видно резкое снижение представителей духовенства среди университетской молодежи» (30, 34).

С апреля 1880 г. пост обер-прокурора Святейшего Синода занял К.П. Победоносцев. В статье С.Л. Фирсова «Человек во времени: штрихи к портрету Константина Петровича Победоносцева» дается следующая оценка этой личности: «пессимизм и отсутствие ясно представляемых перспектив, — пишет С. Фирсов, — заставляли К. Победоносцева с искренним недоверием относиться ко всему, что могло изменить привычное течение жизни, разрушить «стародавние идеалы», привести к фундаментальной перестройке всего здания российской государственности. Его крылатое выражение «кто ноне не подлец» характеризует Победоносцева гораздо лучше, чем долгие рассуждения о его политических взглядах» (26, 16).

Для пересмотра учебных уставов в 1882 г. была образована комиссия, во главе которой был поставлен Кишиневский архиепископ Сергий (Ляпидевский) известный своей консервативностью. Работа была завершена к концу 1883 г. и представлена на утверждение Синода. Через Синод новые уставы были проведены с поспешностью и без всякого обсуждения. Вот как об этом пишет в своем дневнике архиепископ Савва (Тихомиров): «Преосвященный митрополит Московский Иоанникий частным образом пригласил Холмско-Варшавского преосвященного Леонтия и меня образовать комиссию для пересмотра проекта Устава православных духовных академий, составленного в 1883 г. комитетом, состоявшим под председательством преосвященного Сергия, архиепископа Кишиневского… В продолжение пяти-шести заседаний нами внимательно рассмотрен был проект Устава и в нем сделано было немало изменений и дополнений, но при этом немало было и словопрений. По некоторым вопросам я не был согласен с прочими членами комиссии и просил свои мысли представить на благоусмотрение Святейшего Синода, но мое заявление оставлено было без внимания. По окончании заседаний в конце сырной недели предложено было еще раз собраться на второй недели Великого поста для окончания суждения о сделанных нами замечаниях на проект устава; но это осталось без исполнения. Между тем в конце поста составленный нами проект устава академий внесен был митрополитом Иоанникием в Святейший Синод для подписания. Митрополиты Исидор и Платон подписали, не заглянув даже в переписанную набело тетрадь; преосвященный Ярославский Ионафан, не участвовавший в комиссии, хотел бы прочитать этот проект, но ему это не удалось. Таким образом, подписанный членами Синода проект был представлен чрез обер-прокурора на Высочайшее воззрение и 20 апреля 1884 г. был утвержден. Так-то совершаются у нас столь важные церковно-государственные реформы» (19, 153-154).

Аналогичным образом был составлен и 22 августа того же года утвержден Александром III устав семинарий [4]. Следует отметить, что новые Уставы вполне соответствовали политике Александра III в области светского образования. Недаром впоследствии, в конце XIX — начале XX вв. учащиеся духовных академий и семинарий в своей борьбе и требованиях выступали единым фронтом с учащимися российских университетов.

Согласно новым уставам, во всех духовных школах была усилена власть епархиальных архиереев и ректоров, совершенно было отменено выборное начало в управлении семинариями. В учебные программы семинарий были введены новые дисциплины: апологетика, история и обличение русского раскола, библейская история, церковное пение. Для улучшения религиозно-нравственного воспитания вводилась должность духовника семинарии. Был подтвержден запрет 1879 г. на поступление семинаристов в университеты, но с 1886 г. семинаристы стали допускаться в Варшавский, а с 1888 г. — и в Томский университеты.

В новые программы для академий были внесены существенные изменения, в основном, направленные против специализации. Студенты были лишены права выбирать направление для своей научной работы. Согласно новым уставам, семинарии были призваны готовить юношество к служению Церкви, а духовные академии — «доставлять высшее богословское образование, в духе православия, для просвещенного служения Церкви на пастырском, духовно-учебном и других поприщах деятельности» [27].

«Устав 1884 года отказался от далеких перспектив, ограничившись постановкой задач в местном российском масштабе, — пишет И. К. Смолич. — Он имел в виду не столько научное образование будущего духовенства и учителей Русской Церкви, сколько подготовку политически и конфессионально благонадежного церковно-административного персонала, который должен был к тому же поставлять преподавателей для духовных учебных заведений среднего и низшего звена» (20, 469).

Отношение большинства преподавателей академий к введению нового устава было отрицательным. Больше всего нареканий вызывала именно отмена специализации, что не способствовало развитию научной работы.

Несмотря на то, что обычно влияние Церкви на государственно-общественную жизнь носило консервативный характер, противников консервативного устава было больше, чем противников его предшественника. Либеральные идеи и относительная свобода устава 1869 года были впитаны студентами и преподавателями Академий. Через некоторое время начались волнения в академиях. Недостатки устава, которых при разработке новой реформы обнаружилось достаточно, не замедлили, а наоборот ускорили принятие студентами и преподавателями во многом чуждого либерального духа, начавшего господствовать в обществе.

Эти уставы, почти в неизменном виде (поправки были внесены в связи с революционными событиями 1905-07 гг.) просуществовали до 1910 г. (академий) и 1918 г. (семинарий и училищ).

1.3 Недостатки духовного образования к началу XX в

Недостатки в духовном образовании видели все: и чиновники Духовного Ведомства, и архиереи, и священнослужители, и профессура с преподавателями, и, конечно же, сами студенты. Интересен взгляд епископата. Свое отношение к духовному образованию, к его проблемам было высказано им в «Отзывах епархиальных архиереев по вопросам церковной реформы». Победоносцев, надеясь спасти синодальный строй от намеченных преобразований, организовал опрос епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе, рассчитывая, что епископат окажет ему поддержку и идея церковной реформы окажется похороненной. Поэтому 13-27 июля 1905 г. по требованию обер-прокурора Св. Синод разослал правящим епископам циркуляр за № 3542 с предложением высказаться по кругу вопросов, касающихся церковной реформы. Свои соображения архиереи должны были предоставить не позднее 1 декабря 1905 г. Но вопреки воле обер-прокурора в своих ответах архиереи поддержали требования реформ, что стало тяжелым ударом для К.П. Победоносцева. Потрясенный конституционным манифестом 17 октября 1905 г., еще до получения всех отзывов и публикации их в печати, он подал в отставку с поста обер-прокурора, который занимал в течение 25 лет.[1]

Все осознавали, что коренным недостатком духовных семинарий и училищ, лежащим в основе прочего, является двойственность задач, которые стояли перед духовной школой. С одной стороны, духовно-учебные заведения были призваны воспитать достойных кандидатов пастырского служения, а с другой — дать общее образование детям духовенства, хотя большинство из них и не было расположено не только к пастырскому, но и просто церковному служению.

«Духовная школа совсем несоответственно носила название духовной; она была общеобразовательная, более даже отвлеченная и менее специальная нежели всякая другая. Но она была сословная и это клало на нее свой отпечаток, отпечаток тем более крепкий, что ее преемственность не прерывалась… Она шла как шла, с неизменными преданиями, одинаково святыми, прибавлю, для учителей, для начальников, для учеников, для родителей, ибо все они прошли тот же, совершенно одинаковый путь, вышли из того же быта, с теми же привычками и с одинаковыми бытовыми воззрениями», — писал Гиляров-Платонов [5].

И уже из этой основной проблемы вытекали следующие недостатки:

· В связи с сословным характером школы приготовление на служение Церкви лиц, не имеющих к этому призвания.

· Двойственность задач и присутствие лиц, стремящихся получить только общее образование и совершенно нерасположенных к служению Церкви, а потому и не желающих подчиняться церковному режиму.

· Закрытие доступа окончившим семинарию в высшие светские учебные заведения, из-за чего задерживались озлобившиеся за это насилие и заражавшие своим озлоблением других.

· Отсутствие воспитания в собственном смысле.

· Отсутствие единства в курсе наук.

· Большое количество предметов с обширными программами.

· Крайняя недостаточность общего образования и его отсталость.

· Неприспособленность богословского образования к возрасту учащихся.

· Безжизненность богословского образования. По своей отвлеченности и несоответствию с потребностями и запросами жизни начала XX века семинарское образование в значительной степени было не пригодно для пастырской деятельности.

· Излишество уроков для одних предметов и недостаточность для других.

· Слабая постановка библиотечного дела (школьные библиотеки были недоступны для воспитанников, а когда был открыт доступ, многие книги туда не поступали).

Кроме этого, делу воспитания сильно мешали:

· Многолюдность семинарий и училищ.

· Общежития с большим количеством воспитанников.

· Назначения на ответственные должности лиц с неустановившимся еще, вследствие их возраста, характером и взглядами.

· Постоянная перемена начальствующих лиц, особенно монахов.

Отсюда следовали:

· Рознь и неприязнь между воспитателями и воспитанниками.

· Упадок дисциплины.

· Светские преподаватели богословских наук, не знающие глубины пастырского служения, не одушевленные пастырскими идеалами.

«Преподаватель практических дисциплин по пастырству хотя и добрый, религиозный человек, не внушал нам большое доверие. Когда он в вицмундире иногда горячо говорил нам о задачах пастырства или учил церковному проповедничеству, невольно в душе возникал искусительный вопрос: почему же он, так просто трактующий о пастырстве, сам не идет по этому пути? Когда один из наших преподавателей на наших глазах сделался священником, мы почувствовали к нему особое уважение, которым он дотоле у нас не пользовался», — пишет митр. Евлогий (Георгиевский) (8, 32).

· Возложение на одних и тех же лиц обязанностей учебно-административных и хозяйственных.

· Чрезмерная нагрузка воспитателей.

· Материальная необеспеченность преподавателей.

· Влияние антирелигиозной пропаганды, легкой, нелегальной и революционной литературы, газет, журналов и т.п.

· Чиновный шаблон и централизация. В начале XX века в духовной школе табель о рангах, оклады, карьера были самым главным приоритетом, дело же воодушевления воспитанников на труд и благочестие — второстепенным.

И, как результат всего:

· Значительное количество воспитанников, вынужденных оставить школу до ее окончания.

· Антицерковное настроение семинаристов и поэтому не пригодность их к пастырскому служению.

· Неустойчивость характера и убеждений, неопределенность направления семинаристов: неспособность их к самостоятельной, руководящей деятельности в приходе.

· Бегство лучших воспитанников от служения Церкви.

церковь семинарист воспитание революция

2.1 Условия обучения и проблемы воспитания

Итак, большинство в семинариях составляли люди, не расположенные к пастырскому служению. И эти воспитанники были совершенно равнодушны не только к пастырским идеалам, но и просто к вере и к Церкви. Отсюда вытекала их озлобленность на семинарский режим (который, не говоря уже о пастырском воспитании, был далек даже от общечеловеческого), стремление разрушить его, или, по крайней мере, вырваться из него. Но, не смотря на то, что все осознавали этот недуг, эту язву духовного образования, до самой революции никакой реорганизации сделано не было.

«При столь разнообразном настроении и направлении питомцев семинарий семинарское воспитание, чтобы школа достигла своей цели, должно было совершить чудо: идейных и душевно-влекомых к пастырству предохранить от растлевающего влияния их худших товарищей, тепло-хладных разогреть и воодушевить и даже Савлов превратить в Павлов» (29, 265). Но горе состояло в том, что воспитания в духовных школах как такового не было.

Некоторые архиереи отмечали в своих отзывах отсутствие в духовных школах «воспитания в собственном смысле» [27]. Видевших этот недуг среди духовенства, преподавателей и самих студентов было гораздо больше. «Воспитательная сторона в семинарии последнее время отсутствовала», — пишет протопресвитер Георгий Шавельский (29, 266). Проф. прот. Т.И. Буткевич категорически на заседаниях Предсоборного Присутствия заявлял: «Воспитателей в школе (в семинариях) у нас нет… Нет у нас воспитания» [27].

Не желая заниматься со студентами, инспекторы вводили строгую дисциплину, нарушение которой вело к тяжелым последствиям. Таким образом, в семинариях вместо воспитательного господствовал полицейско-карательный режим. Проступки выслеживались, карались, а нужные добродетели никто не собирался насаждать. «Воспитание и обучение, по большей части, идут врозь. Обучение — дело наставников, а воспитание в наших семинариях всею тяжестью ложится на инспектора и его помощников, которые являются ответственными за проступки учеников. В наше время инспекция ограничивала исполнение своих обязанностей в деле воспитания учащихся преследованием и взысканием за проступки («тащить и не пущать»), а не предупреждением и пресечением дурных поступков», — писал П.Т. Руткевич (18, 4).

«Помощник смотрителя Иван Мартынович Вишневецкий был в своем роде сыщик и несправедливый каратель даже и за мельчайшие детские шалости, — вспоминает свящ. Е.А. Елховский. — Хотя он и был священник, но отеческих мер вразумления словом пастыря-воспитателя в нем было не видно. Своим сухим обращением он отталкивал от себя учеников: его не любили» (22, 161).

«Начальство было не хорошее и не плохое, просто оно было далеко от нас. Мы были сами по себе, оно тоже само по себе… Вся их забота была лишь в том, чтобы в семинарии не происходило скандалов… Реакция на зло была только внешняя… Инспектор… к нам относился тоже формально, не шел дальше наблюдений за внешней дисциплиной; живого, искреннего слова у него для нас не находилось. Начальство преследовало семинаристов за усы <…> но каковы были наши умственные и душевные запросы, и как складывалась судьба каждого из нас, этим никто не интересовался… Жизнь была серенькая. Из казенной учебы ничего возвышающего душу семинаристы не выносили. От учителей дружеской помощи ожидать было нечего», — пишет митр. Евлогий (8, 27-28). Да, учителя также, в основной своей массе, не общались с учениками, не вникали в их нужды.

Членами инспекции обращалось внимание на соблюдение внешнего режима, всех правил и инструкций, а что творилось в душах воспитанников, мало кого интересовало. Семинаристам запрещалось читать книги по собственному выбору (в том числе всех авторов, начиная с Гоголя: Тургенева, Толстого, Некрасова и др.), общаться с гимназистками, посещать театр.

Воспитательный персонал в семинариях был малочислен и недостаточен для осуществления задач воспитания: ректор, инспектор, помощник инспектора (по штату полагался один на 250 воспитанников) и надзиратель (в лучшем случае два). Ни ректор, ни инспектор практически не участвовали в наблюдении за учениками, следовательно, весь надзор лежал на двух последних. Естественно, они не справлялись. Просто уследить за всеми было трудно (тем более что приходилось ездить на отдаленные квартиры, в которых проживали ученики), не говоря уже о живом общении с воспитанниками с целью их духовно-нравственного воспитания. «Помощниками инспектора становились обычно худшие выпускники академий, — пишет Г. Колыванов, — для которых не было преподавательских вакансий. При первой же возможности они старались уйти с этой должности… Надзирателями обычно становились молодые люди, только что окончившие семинарию. По причине нехватки надзирателей на эту должность иногда назначались воспитанники старших классов. Они пользовались обычно презрением со стороны воспитанников» (13, 61-62).

«Ректор епископ Христофор и инспектор архимандрит Антоний, — пишет митр. Евлогий, — наше высшее начальство, и мы, студенты, до той поры были два разных мира. Ни близости, ни общего у нас не было. Ректор был сухой и бессердечный человек… Недоступность внешняя сочеталась со склонностью к строгому формализму… Был нам чужд и инспектор о. Антоний (он был не из духовного звания). Человек мелко придирчивый, тоже узкоформальный, он старался ввести в Академию дисциплину кадетского корпуса, допекал нас инструкциями» (8, 38-39).

В своем усердии некоторые «воспитатели» доходили просто до абсурда. «У надзирателя, Василия Николаевича Никольского, появилось усердие не по разуму. Видимо, с намерением что-либо узнать, он после ужина, ранее других воспитанников, забрался в их спальню и лег на чью-то койку, укутавшись с головой одеялом. В спальню постепенно после ужина стали заходить воспитанники и ложиться спать. Перед сном, как водится, занимались различными разговорами, не предполагая, что их подслушивают. Неожиданно явился хозяин койки и обнаружил непрошенного гостя. Получился скандал» (22, 481-482). Некоторые члены инспекции заводили себе из самих же студентов доносчиков и шпионов. Как правило, это были семинаристы, уже исключенные из других семинарий, и, в силу своего положения, бравшиеся за эту работу. Сами воспитанники шпионов ненавидели: устраивали им побои, а в Тифлисской семинарии была попытка сбросить одного из доносчиков с балкона четвертого этажа (10, 18).

«Существующая инспекционная система воспитания на практике тем, главным образом, и грешит против здравой педагогики, что смотрит на воспитанника большей частью лишь как на объект внешнего надзора и воздействия, вовсе или почти не считаясь с его внутренним духовным миром, с его склонностями, интересами, запросами и стремлениями. Отсюда и означенная рознь между воспитателями и воспитанниками в современной школе — рознь, доходящая зачастую до решительной неприязни, когда воспитатели и воспитанники составляют как бы два противоположных лагеря, ведшие между собой постоянную борьбу, не стесняясь при этом в выборе средств борьбы: с одной стороны — всевозможные репрессии, широкое применение сыскных приемов, открытых и тайных, с другой — также целая система всевозможных уловок с целью провести бдительность начальства, прикрыть грех, выпутаться из беды, отстоять себя в случае подозрения или возведенного обвинения. Создается положение, одинаково тяжелое и для воспитателей и для воспитанников и в общем приводящее к результатам совершенно противоположным тем, какие преследует истинное воспитание», — писал архангельский комитет в своих отзывах (16, 431-432).

Очень часто лица, обязанные заниматься воспитанием, были из монашествующих и долго не задерживались на одном месте: через два-три года следовало назначение на новую более высокую должность, вникать в нужды студентов им совершенно не хотелось. У некоторых возникал соблазн вместо того, чтобы служить Церкви, ждать очередного повышения. Появился феномен монахов-карьеристов. Как правило, они придерживались следующего принципа: лишь бы не было больших конфликтов, проблем, бунтов. Спокойствия они пытались достичь, как правило, строгим режимом, хотя сами, как правило, не отличались высокой нравственностью.

Митрополит Евлогий вспоминает некоего иеромонаха Антонина: «На общем бледноватом фоне преподавательского состава выделялась одна лишь фигура — мрачная, жуткая, всех отталкивающая, — иеромонах Антонин. Что-то в этом человеке было роковое, демоническое, нравственно-преступное с детских лет. Он был один из лучших студентов Киевской Духовной Академии, но клобук надел только из крайнего честолюбия, в душе издеваясь над монашеством… Антонин вечером уходил потихоньку из Академии и, швырнув обратно в комнату через открытую форточку клобук, рясу и четки, пропадал невесть где… Он был назначен инспектором моей родной Тульской семинарии. В этой должности он проявил странное сочетание распущенности и жандармских наклонностей. Завел в семинарии невыносимый режим, держал ее в терроре; глубокой ночью на окраинах города врывался ураганом в квартиры семинаристов, чтобы узнать, все ли ночуют дома, делал обыски в сундуках, дознавался, какие книги они читают, и т.д. И в то же время его келейник устроил в городе что-то предосудительное вроде «танцкласса», где собиралась молодежь обоего пола» (8, 99).

Некоторые священники, рано овдовев, шли в монахи «не по влечению, а по необходимости, дабы как-нибудь устроить свою горемычную судьбу вдового священника» (8, 70). Так принял постриг и архимандрит Никон, ректор Владимирской семинарии, «замкнувшись в рамках строгой законности, чуждой любви и идеализма. Дисциплину он поддерживал жестокими мерами: устрашениями и беспощадными репрессиями. В семинарии создалась тяжелая атмосфера, столь насыщенная злобой, страхом и ненавистью по отношению к начальству» (8, 71).

Проблема «монахов-карьеристов» и «монахов поневоле» в системе духовного образования стояла довольно остро. Конечно, среди «академических монахов» были те, кто хотел посвятить свою жизнь служению Богу и людям. Но, как отмечали многие архиереи и профессоры, соблазн стремления к карьерному росту был столь велик, что не многие его выдерживали. «Карьера для монахов и в академиях и в дальнейшей жизни обеспечена. Не надо ни быть мужем дарований, ни иметь особенного усердия, чтобы монаху окончить академический курс успешно и быстро двинуться по иерархической лестнице» (10, 50-51).

Было распространено и пренебрежительное отношение администрации к студентам. Воспитатели и учителя смотрели на учеников, как на серую массу. Те, кто сами закончили только семинарию, были более просты в обхождении, взгляд же большинства магистров и кандидатов богословия на детей «попишек» очень выразительно сформулировал ректор Тульской семинарии: «Семинаристы — это сволочь» (8, 27). «Учитель арифметики Д. М. Волкобой, академик, щеголь, любитель клубной картежной игры, к ученикам относился пренебрежительно. Был еще латинист. Обхождение его с детьми было неровное: то — «Детки, детки…», то вдруг: «Ну и сукины же вы дети!», — вспоминал митр. Евлогий (8, 53). Бывали и такие обращения преподавателей к своим воспитанникам — «дурак», «свинья», «скотина» и т.п.

Митр. Вениамин вспоминает случай, когда преподаватель математики в Тамбовской семинарии В.П. Розанов вывел за подсказку из класса в коридор 20-летнего юношу, взяв его за ухо. «Начался бунт: шиканье, свист, шум, вечером битье стекол в дверях и окнах. Вызывали полицию. Решили уволить до семидесяти человек <…>, но никого не уволили» (2, 91-92). Описанное Помяловским в его знаменитых «Очерках» отношение администрации к воспитанникам во многом сохранялось и в конце XIX — начале XX вв.

Ученики платили преподавателям той же монетой. Наставников называли «Фильками», «Ивашками», или: «Панихида», «Муфтий», «Щука». Были и хулиганские выходки: «Как-то случился в казенном корпусе пожар в квартире инспектора. Кому что надо, но обычно в таком несчастии люди прилагают свое усердие… Но была тогда кучка и другого рода среди семинар, которые искали другого: эти нашли и съели на кухне из печи котлеты инспектора и распили тут же четвертную вина, которая здесь же где-то при кухне хранилась» (22, 202). Студенты объявляли бойкоты неугодным инспекторам. Но не всегда семинаристы были справедливы: под их «демонстрации» могли попасть и дружественные преподаватели и члены инспекции.

Многих инспекторов семинаристы просто ненавидели. Так, с уже упоминавшимся иеромонахом Антонином семинаристы «решили покончить»: одно из полен было набито порохом и брошено в печку в квартире о. Антонина, но, т. к. он в тот раз обедал не дома, взрыв произошел в его отсутствие (8, 99). Во Владимирской семинарии в 1895 г. было покушение на архимандрита Никона, а «на следующую ночь чуть было не закололи вилами помощника инспектора…» (8, 71).

В годы революции 1905-07 гг. конфликты и столкновения семинаристов и членов инспекции доходили до убийства ректоров и инспекторов.

Если возникало сильное недовольство членами инспекции, то высшее начальство неугодных и нелюбимых «воспитателей» старалось перевести на другое место и, как правило, с повышением последних в должности.

Враждебное отношение наставников и учеников друг к другу периодически выливалось в конфликты, имевшие унизительные последствия для семинаристов. Проживающих в общежитии ожидал «голодный стол», «безобеды» (22, 163), когда вместо обеда или ужина подавались только приборы; «молитва» — во время общей трапезы провинившимся приходилось класть поклоны, стоять на коленях. Негласно применялись розги и был предусмотрен карцер. За более серьезные проступки грозило отчисление, при этом выставлялся неудовлетворительный балл за поведение, что, в свою очередь, закрывало доступ в светские высшие учебные заведения и на чиновничьи места. Подобное будущее мало кого устраивало, поэтому, чтобы избежать исключения, провинившиеся семинаристы демонстративно каялись.

Были случаи, когда из-за преследований со стороны инспекции воспитанники накладывали на себя руки. Так, в Тверской семинарии был случай самоубийства учащегося, причем косвенная вина надзирателя была несомненной (14, 122-123).

Постепенно воспитанниками овладевало чувство отвращения к семинарии, те, кто имел возможность, уходили в университеты. «При таких условиях ни для кого семинария «alma mater» быть не могла, — пишет митр. Евлогий, — Кто кончал, — отрясал ее прах. Грустно вспомнить, что один мой товарищ, студент-медик Томского университета, через год по окончании семинарии приехал в Тулу и, встретившись со своими товарищами, сказал: «Пойдем в семинарию поплевать на все ее четыре угла!» (8, 28).

2.2 Быт и нравы семинаристов

Возраст поступающих в семинарии был различным — от 12 до 18 лет, срок обучения составлял шесть лет. По степени содержания студенты делились на казеннокоштных, находившихся на полном обеспечении, и своекоштных, вносивших плату за обучение.

Не смотря на то, что К.П. Победоносцев в начале своей работы в должности обер-прокурора много сделал для ремонта и строительства семинарских общежитий, значительная часть воспитанников проживала по-прежнему на частных квартирах. Существующие общежития, в которых воспитанники зачастую проживали в огромных спальнях казарменного типа, так же не вполне удовлетворяли санитарно-гигиеническим нормам. Постепенно общежития становились более пригодными для жизни: проводилось электрическое освещение, канализация и водопровод. Конечно, были и те, кто довольствовался такими условиями, т. к., выросши в семьях бедных сельских священников, они не имели и этого.

Проживание на квартирах порождало дополнительные проблемы. Обычно селились на окраине города, в квартирах самых дешевых, плохо отапливаемых, населенных клопами, вшами и тараканами. «А что всего хуже было на этой квартире, так это то, что мы нигде так не вшивились, как здесь. Вся эта нечисть переходила к нам от самой вшивой хозяйки и ее такой же дочери» (22, 172). И администрация, и владельцы квартир предпочитали, чтобы ученики селились большими группами — по шесть-десять человек. Нередко наблюдались элементы «дедовщины»: старшие помыкали младшими, заставляли прислуживать себе, отбирали у них деньги, посылали за водкой и папиросами. Были и просто грубые отношения: «Памятен мне на квартире… один грубый и черствый душой квартирант-семинарист — Виктор Яковлевич Покровский, при котором страшно было взять до обеда кусок хлеба… Нам брать воспрещал, между тем как тут же, бывало, возьмет сам, отрежет себе во весь край ломоть хлеба и со словами: «А ведь, наверно, это я осилю», — начинает перед нами бессовестно есть… Был он впоследствии в Переяславском уезде священником, а в семинарии слыл за безбожника», — вспоминал бывший воспитанник (22, 187).

Студенты, проживающие на частных квартирах, были более свободны от семинарского режима. Но не всегда эта свобода шла во благо. Обычным делом были драки между собой, с соседями по квартирам, извозчиками, гимназистами и лицеистами. «Наша вольная жизнь вне стен, — вспоминал митр. Евлогий (Георгиевский), — давала немало поводов для проявления нашей распущенности… Была в нас и просто дикость. Проявлялась она в непримиримой вражде к гимназистам и к ученикам Белевского технического училища… Ежедневно враждебное чувство находило исход в буйных столкновениях на мосту. Мы запасались камнями, палками, те тоже, и обе стороны нещадно избивали друг друга» (8, 23).

Основную массу поступающих в семинарию составляли дети деревенских священников, тихие и богобоязненные мальчики, чей прежний жизненный опыт ограничивался рамками сельского прихода. Однако несколько лет пребывания в закрытом учебном заведении меняли их до неузнаваемости.

Многие семинаристы очень скоро начинали пить, курить. Митрополит Евлогий вспоминал: «Попойки, к сожалению, были явлением довольно распространенным, не только на вольных квартирах, но и в интернате. Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая-нибудь удача… Старшие семинаристы устраивали попойку даже по случаю посвящения в стихарь (это называлось «омыть стихарь»). Вино губило многих» (8, 26). «Курить у нас вообще запрещалось, — пишет священник В.Е. Елховский (1896-1977) о Владимирской семинарии, — но все учителя знали, что семинаристы курят. В иную перемену от табачного дыма в уборную войти было нельзя. По комнате плавали сплошные тучи сизого дыма, и никакие форточки не успевали его вытягивать» (22, 471). Бывали случаи, когда пиршества заканчивались визитами в трактир, а то и в публичный дом. «Очень нередко совершались и путешествия из общежития «в ночную» на окраину города в разные притоны. Цинизм был так развит среди тогдашних воспитанников, что не только разухабистая матерщина считалась среди них совершенно естественной, но «ночные путешественники» нимало не стеснялись во всех деталях описывать на другой день все свои ночные похождения и приключения» (28, 47).

За выпивкой следовали и другие проступки. Нередки были буйства в пьяном виде, шум, ругань, битье стекол, случались и хулиганские выходки.

Любили выпить не только студенты, но преподаватели и профессора академий. Даже профессор В.О. Ключевский, приезжая на лекции в Московскую духовную академию, «вдали от Москвы и строгой пожилой жены подвергался искушению Бахуса», — пишет митрополит Евлогий (8, 44). А доцент иностранной литературы Татарский водил компанию со студентами, ходил с ними развлечься в трактир, любил выпить, поиграть на бильярде, побалагурить (8, 45). Но, к счастью, таких преподавателей было немного.

Была распространена и игра в карты на деньги, причем не только в свободное время, но и прямо на уроках (18, 3).

В родительских домах воспитанники, как правило, не были избалованы достатком. В годы учебы они вообще влачили полуголодное существование. Кормили казеннокоштных семинаристов, как правило, недостаточно (своекоштные питались за свой счет и ели не лучше). Пища была однообразная. Порой, от этого однообразия у семинаристов развивался особо тонкий вкус: если масло немного горчило, мясо было залежавшееся — они отказывались есть и устраивали забастовку.

Довольно распространенным явлением были хищения продуктов обслуживающим персоналом. Поэтому в некоторых семинариях на кухне устанавливалось дежурство семинаристов. «Это был единственный способ предупредить кражи продуктов служащими» (8, 79).

Недостаток еды, ее низкое качество порождало особую озабоченность вопросами добывания пищи. Один бывший воспитанник вспоминал, что за неимением лишних денег вынуждены были питаться «или покупными кусками у нищих, или же в солдатских казармах у солдат целыми ковригами, как хлебом более дешевым, чем в лавках» (22, 171). А были и такие, которые воровали у своих же товарищей. Так, митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал, что некто И. пытался ночью украсть у него из-под подушки кошелек (2, 90).

Учащиеся оказывались постоянными должниками касс взаимопомощи — хорошо, что они существовали практически во всех духовных школах. Одалживали не только деньги, но и продукты, обувь, одежду.

Постоянное недоедание, стрессовые ситуации, плохие бытовые условия, изнурительный режим приводили к высокой заболеваемости. Чахотка, чесотка, расстройство желудка, цинга, ангина были обычными спутниками жизни учащихся.

Особое внимание следует обратить на постановку в семинариях богослужения. Так как оно составляет первейшую обязанность пастырского служения, то научить благоговейному отношению к его совершению и должны были духовные школы. Но наблюдалась совершенно противоположная картина. «Никогда и нигде — ни в одном из русских храмов — не проявлялось такого молитвенного безразличия, такой небрежности, такого, иногда, кощунственного неприличия, какие являлись повсеместным, обычным и почти постоянным явлением в семинарской жизни», — писал протопресвитер Георгий Шавельский (29, 254). Случаи небрежного и порой циничного отношения семинаристов можно встретить во всех семинариях. Семинаристы прибегали к разным ухищрениям, чтобы не пойти на богослужение, шутками или разговорами пытались скоротать богослужебное время, соревновались друг с другом в скорости чтения и пения. Описываются даже такие случаи, когда воспитанники во время богослужения пили и закусывали, составляли и распевали кощунственные акафисты и т. д. (29, 255).

Вот что докладывал Общему Предсоборному Присутствию Могилевский епископ Стефан: «Случайно я попал, в качестве простого посетителя, на богослужение в одну из многолюдных семинарий. Предо мною стояла громадная толпа юношей, битком набитая в не особенно поместительной церкви. В этой толпе я видел разговаривающих, смеющихся, читающих какие-то листки и тетрадки, но не видел лишь молящихся, многие воспитанники выходили из церкви и тут же на паперти курили папиросы; инспекция, вероятно, как и я, замечала все это, но, видимо, чувствовала свое бессилие по отношению к этой громадной толпе, несомненно, зараженной ужасным религиозным индифферентизмом» (29, 255).

А вот что вспоминает митрополит Евлогий: «К вере и церкви семинаристы (за некоторым исключением) относились, в общем, довольно равнодушно, а иногда и вызывающе небрежно. К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах, в углу, иногда читали романы; нередко своим юным атеизмом бравировали. Не пойти на исповедь или к причастию, обманно получить записку, что говел, — такие случаи бывали. Один семинарист предпочел пролежать в пыли и грязи под партой всю обедню, лишь бы не пойти в церковь. К церковным книгам относились без малейшей бережливости: ими швырялись, на них спали…» (8, 27).

В годы Первой российской революции отношение семинаристов к богослужению стало принимать скандальную форму. В «Колоколе» сообщалось о «движении семинаристов… против богослужения» [27]. Семинаристы явно требовали отмены обязательного богослужения, причастия Святых Таин, глумились над святынями [27]. Так, 2-го февраля в церкви Тифлисской семинарии было обнаружено, что пелена, богослужебные сосуды, кресты, евангелие и другие предметы церковной утвари были сброшены с престола на пол и потоптаны ногами (24, 88). А 4-го февраля в той же семинарии была снята из одного класса и брошена в отхожее место икона (24, 88).

В 1906 г. семинарские правления стали высказываться за необязательность посещения богослужения для «будущих пастырей». И подобные решения свидетельствовали о том, что семинарские богослужения, призванные развивать в семинаристах религиозность и церковность, богослужебный вкус и любовь к службам, не соответствовали своему назначению. В семинарских храмах наблюдалось неблагоговейное служение, нецерковное и небрежное пение, невнятное и быстрое чтение. Семинарское начальство не занималось воспитанием, а поэтому не стремилось сделать богослужение рупором такового.

Но некоторые начальники вводили 3-4-часовое богослужение, несообразное силам и настроениям молящихся. Были и такие, которые заставляли воспитанников ежедневно перед занятиями посещать храм.

Комиссия митрополита Иоанникия высказалась за повсеместное введение ежедневного совершения в семинарских храмах божественной литургии, с тем, чтобы воспитанники посещали их по очереди, в установленном порядке. Однако против такой инициативы выступил ряд архиереев. «Никто не сомневается в том, — писал архиепископ Амвросий, — что возможно частое посещение воспитанниками духовных учебных заведений богослужения может иметь самое благотворное влияние на их нравственное настроение, но ежедневное совершение ранних литургий будет напрасным. Это удобно в коллегиумах Римской церкви, где тайная месса совершается четверть часа, но не при нашей литургии, которая требует более часа времени при неспешном служении. Поэтому, это посещение будет, надо полагать, тягостною повинностью, и ежедневными посетителями ранних литургий духовно-учебных заведений будут только ученики, желающие под личиною усердия отличиться перед инспекцией своим благочестием» (1, 175). В этом же духе высказался и епископ Анастасий (Добрадин): «Богослужение, при котором воспитанник присутствует по приказу или принуждению, может ли воспитать его дух в религиозном?.. Найдется ли у юноши довольно времени, чтобы он ежедневно мог присутствовать при богослужении при том множестве занятий, которые обязательны для него? И в настоящее время, усердный, но не особо даровитый воспитанник каждою минутой дорожит для учебных занятий, — позже, чем предписывает Устав, ложится и раньше, чем требуется, встает и особо дорожит утренним временем: когда же ему идти к обедне? И какая польза будет, если воспитанник будет посещать богослужение по принуждению? Нам думается, что от этого не только не будет пользы, но выйдет положительный вред» (1, 175).

И действительно от такого отношения к богослужебному делу пользы не было. Как правило, такие меры вызывали не любовь к богослужению, а обратную реакцию.

3.1 Причины студенческих выступлений

Участие воспитанников семинарий и академий в антиправительственной деятельности началось еще с середины XIX века. Первые вспышки политических увлечений семинаристов стали обнаруживаться в начале 60-х гг.

Сразу следует сказать, что до конца XIX века далеко не все выступления воспитанников духовно-учебных заведений носили политический, а тем более революционный характер. Какие же были причины выступлений?

Во-первых, это недовольство самой школой как таковой. Уже отмечалось, что большинство воспитанников составляли люди, не стремящиеся свою жизнь посвятить служению Церкви в священном сане. Кроме индифферентно настроенных были люди и явно враждебные Церкви и совершенно неверующие. И все это из-за того, что духовная школа, с одной стороны, носила сословный характер, с другой, — была общеобразовательной школой для детей духовенства. Отсюда требования увеличить количество общеобразовательных предметов за счет уменьшения богословских дисциплин.

Во-вторых, недовольство жесткой системой «воспитания», порой грубое отношение со стороны членов инспекции. Цитата из интервью И.В. Сталина, данного им немецкому писателю Эмилю Людвигу в 1931 году. «На вопрос: «Что Вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?», Сталин довольно холодно ответил: «Нет. Мои родители были не образованные люди, но обращались они совсем не плохо». Далее произнес небольшую, но страстную речь: «Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения». На это Людвиг, лучше многих современников догадывавшийся о подлинных силах, двигавших сталинской натурой, спросил: «Но разве Вы не признаете положительных качеств иезуитов?» — «Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод — это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство, — что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю, уходим в столовою, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики… Что может быть в этом положительного?» Понятно, что речь идет не об иезуитах, а о православных наставниках, использовавших «иезуитские» методы» (11, 207-208) Вообще, в Грузинской семинарии существовали и свои специфические проблемы: это русификация и национальный вопрос. Особо тяжелая обстановка была в начале XX века при ректорах архимандрите Стефане (Архангельском) и архимандрите Никандре (Феноменове)..

Не последнее место занимал и существовавший запрет воспитанникам духовно-учебных заведений участвовать в общественной жизни страны, читать не только газеты и журналы, но и просто художественную литературу после Гоголя.

Стремясь приобщиться к общественной и культурной жизни страны, воспитанники создавали кружки самообразования, составляли нелегальные студенческие библиотеки, в которые входили не только художественные, но и политические и революционные произведения и издания. В определенные периоды издавались и семинарские журналы. Наличие таких кружков в стенах духовно-учебных заведений прослеживается уже в 70-х гг. Они действовали с определенной периодичностью: иногда начальство их раскрывало и закрывало, увольняя организаторов и некоторых членов, но через непродолжительное время они возникали снова.

Внутренние проблемы в своей совокупности подготавливали благоприятную почву для усвоения влияния извне. Преследуя первоначально цель саморазвития, нелегальные студенческие кружки недолго оставались в мирном русле: очень быстро в них появляются «сторонние» агитаторы, как правило, ведущие антиправительственную деятельность. Ревизор Пермской семинарии Карпов докладывал, что в семинарии он обнаружил безверие, разврат, пьянство, неповиновение со стороны многих учеников. Причиной он считал внешнее вредное влияние на воспитанников (24, 17).

Первая волна антиправительственных действий со стороны воспитанников духовно-учебных заведений связана с царским манифестом 19 февраля 1861 г. об отмене крепостного права.

Несмотря на то, что крестьяне становились лично свободными, землю они должны были выкупить. В связи с этим в 1861-1862 гг. произошел подъем крестьянского движения. Многим духовным воспитанникам крестьянская проблема была не чужда, так как быт сельского священника неразрывно был связан с народной жизнью.

«Уклад жизни семинаристов из бедного духовенства в России приближался к крестьянскому. Семинаристы привносили в студенческую жизнь заряд демократических настроений, сочувствия и интереса к жизни народа. Верхи никогда не забывали, что вожди революционеров — шестидесятников Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов были из семинаристов» (30, 33).

«Тяжелые впечатления раннего моего детства, — пишет митрополит Евлогий (Георгиевский), — заставили меня еще ребенком почувствовать, что такое социальная неправда. Впоследствии я понял, откуда в семинариях революционная настроенность молодежи: она развивалась из ощущений социальной несправедливости, воспринятых в детстве. Забитость, униженное положение отцов сказывались бунтарским протестом в детях. Общение с народом привело меня с детских лет к сознанию, что интересы его и наши связаны» (8, 19).

На движение учащихся оказывали большое влияние рабочий класс, рабочее движение и вообще вся обстановка назревавшего революционного кризиса. Об этом говорят разнообразные факты и свидетельства современников. Чиновник министерства народного просвещения Спешков заявлял, что основная причина волнений учащихся средней школы — «увлечение общим потоком освободительного движения» (25, 200). Епископ, явившийся в октябре 1901 г. в Одесскую духовную семинарию успокаивать взбунтовавшихся воспитанников, в речи, обращенной к ним, сказал, что «идеи социализма висят в воздухе» и вызывают волнения молодежи. Об этом неоднократно заявляли и сами учащиеся. В резолюции второго съезда «Южно-русской группы» говорилось, что «коренная причина столь сильного роста организаций учащейся молодежи ? в широком развитии русского революционного движения, заставившем русскую учащуюся молодежь признать необходимость прийти на помощь низшим классам русского народа в их борьбе с экономическим и политическим гнетом и эксплуатацией» (25, 200).

Воздействие рабочего движения на учащихся подчас было самым непосредственным: они неоднократно были свидетелями стачек, демонстраций, сходок, столкновений рабочих с полицией и т. п. Один из руководителей «Южно-русской группы» — В. Плесков вспоминал, что во время знаменитой ростовской стачки 1902 г. занятия в средних школах проходили в полупустых классах: ученики были на улицах среди рабочих, на их митингах и сходках. «Эта стачка, — писал В. Плесков, — всколыхнула самые отсталые слои учащихся и сделала за две недели то, чего мы не могли добиться за месяцы длительной работы: интерес к политике стал всеобщим, события обсуждались открыто, чуть ли не перед всем классом, прокламации Донского комитета и «Южно-русской группы» — шли среди учащихся нарасхват, сборы в пользу стачечников давали большие суммы» (25, 201). В прокламации ростовских учащихся социал-демократов рассказывалось, что во время пролетарской демонстрации 2 марта 1903 г. в Ростове-на-Дону, организованной Донским комитетом РСДРП, среди публики, запрудившей улицы, была масса учащейся молодежи.

Во многих случаях, особенно в крупных промышленных центрах, передовые рабочие были связаны с учащейся молодежью и стремились прививать ей революционное мировоззрение. В 1899 г. обер-прокурор Синода в записке министру внутренних дел Сипягину, рассказывая о волнениях в духовной семинарии Екатеринослава, заявлял, что основная причина их — это, «огромное количество заводских рабочих, в среде коих распространяемы всякого рода вредные идеи, находящиеся в общении с учащейся молодежью и неизбежно производящие на нее пагубное влияние» (25, 201).

Важным источником революционного влияния на учащихся были их семьи. В определении Синода по поводу волнений в Екатеринославской духовной семинарии в 1899 г. говорилось, что важнейшая причина их та, что «третья часть учеников семинарии (85 из 296) иносословные, отцы некоторых из них служат на местных заводах, где стачки и волнения бывают очень часто». Впрочем, с горечью признавались чиновники Синода, «и среди епархиального духовенства найдется немало семей, оказывающих неблагоприятное влияние на обучающихся в семинарии» (25, 202).

Таким образом, недовольство школой и недостатками учебного воспитания, влияние оппозиционно настроенных родственников и освободительного, преимущественно пролетарского, движения подталкивало учащихся духовных учебных заведений к борьбе против школьного режима и против самодержавия.

3.2 Деятельность общесеминарской организации (1899-1905 гг.)

До конца 90-х гг. семинарское движение не принимало организованной формы. Первые известия о существовании тайной межсеминарской организации были получены духовным начальство в первой половине 1899 г.

В марте и апреле этого года произошли беспорядки в Казанской и Псковской семинариях, вследствие чего были временно прекращены занятия. В Казанской семинарии студенты были недовольны столом и условиями семинарской жизни, а в Псковской ученики отказались от занятий, требовали удаления инспектора и возвращения отчисленных семинаристов. 1 мая студенты участвовали в городской забастовке. Характер волнений в этих семинариях обратил на себя особое внимание духовных властей своей необычной сплоченностью и упорством. Как выяснилось, в семинарской среде были образованы подпольные организации, вдохновляемые революционными кругами. Сами себя они именовали «группою семинаристов, борцов за человеческие права», а также «временная организация помощи семинаристам».

От имени центрального комитета, расположенного в Казани, по семинариям рассылались прокламации, призывающие воспитанников к забастовке с будущего (1899 — 1900) учебного года с целью поддержать студентов университетов в их требованиях и добиться для семинаристов права поступления в университеты по окончании четырех общеобразовательных классов (24, 67).

Весенние волнения 1899 г. в некоторых семинариях и были первым проявлением деятельности новой общесеминарской организации. Однако на первых порах ее влияние было ограничено и распространялось довольно медленно. Не было и вполне определенной программы действий. Первоначальная тактика заключалась в том, чтобы возбуждать и поддерживать брожения в семинариях. Планировалось при каждом удобном случае вызывать массовые беспорядки под местным школьным лозунгом, наиболее близким сердцу семинаристов.

Осенний отклик семинарского движения проявился только в одной, Екатеринославской семинарии, в которой в ноябре возникли сильные беспорядки, направленные против инспектора Монастырева. Воспитанники бросали в начальство лампы, скамьи, ведра и обломки чугунной лестницы. Для усмирения семинаристов начальству пришлось вызывать полицию, которая с трудом заняла здание. Семинария была закрыта до конца учебного года (24, 67).

В зачаточной форме находилось семинарское движение и в 1900 г. В марте 1900 г. студентами Таврической семинарии была разгромлена столовая. В сентябре томские семинаристы устроили демонстрацию против инспектора, в октябре — архангельские, в ноябре — тульские (24, 69).

В декабре 1900 г. — произошли беспорядки в Тифлисской семинарии, носившие политический оттенок: воспитанники требовали сделать семинарию национальным грузинским учреждением. В этих стремлениях тифлисцев поддерживали студенты Кутаисской семинарии.

В 1901 г. деятельность межсеминарской организации дала ощутимые результаты. Агитация среди семинаристов развивалась, сношения между семинариями сделались оживленнее, во многих семинариях были организованы ячейки, взявшие на себя задачу поддерживать и распространять идею борьбы за «общее дело». Весной 1901 г., в период студенческих волнений, начались и массовые семинарские выступления. В марте были отмечены серьезные беспорядки в семи семинариях. Одной из первых забастовала Тульская семинария, а за нею немедленно — Калужская. Обе действовали согласованно. На стенах семинарии красовались надписи: «Братцы! Поддержим туляков!», «Постоим за свободу!», звучали призывы: «К оружию!», «Долой монархию, да здравствует республика!» (24, 71).

Вскоре волнения произошли в Орловской и ряде других семинарий. Шум, свист, битье стекол, рам, ламп, разрушение печей, дверей, мебели, звуки выстрелов из револьверов сопровождали все волнения в духовно-учебных заведениях. Редко где уже удавалось обойтись «по-семейному». Прибывавшую для усмирения волнений полицию воспитанники встречали кирпичами, камнями, палками. Многие семинарии приходилось распускать на многие месяцы.

Весной 1901 г. начальству Орловской семинарии удалось перехватить ходившее в среде семинаристов воззвание общесеминарской организации, призывающее добиваться расширения общеобразовательного курса, доступа в университеты и изменения всей учебно-воспитательной системы.

К весне 1901 г. волна семинарских движений проникла и на окраины империи. В конце февраля — начале марта была устроена забастовка в Иркутской семинарии. На поддержку приехали студенты Томского университета (в основном бывшие семинаристы). В марте произошли беспорядки и на западной окраине, в Виленской семинарии. Как стало известно, волнение было вызвано слухами о студенческих беспорядках и нестроениях в других семинариях (24, 73).

Летом 1901 г. общесеминарская организация предполагала устроить всероссийский съезд семинарских делегатов. В том, что съезд состоялся, сомнений нет, но, скорее всего, не в Казани, как первоначально планировалось.

С осени наблюдается новая волна семинарских беспорядков. В ноябре — декабре произошли волнения в Ярославской, Вологодской, Полтавской, Ставропольской, Тобольской, Пермской (были уволены все воспитанники) и Донской семинарии.

В декабре 1901 г. начальство узнало о существовании в Казани тайного семинарского центра. Были открыты и некоторые члены, у которых по результатам произведенного обыска были найдены воззвания и литература антиправительственного содержания. Но этими мерами комитет уничтожить не удалось.

Главными причинами семинарских выступлений комиссия назвала воздействие на юношество революционных агитаторов, которые привлекали воспитанников обычными приемами революционной игры, образуя местные и центральные комитеты, собирая съезды.

К 1901 г. общесеминарская организация достигла широкого распространения и значительных успехов. Следует отметить уже сложившуюся тенденцию: влияние оргкомитета на волнения в семинариях играло центральную роль. И это влияние прослеживается практически во всех выступлениях, хотя, на первый взгляд, беспорядки возникали по местной причине, да и сами семинаристы выдвигали требования подобного характера: снять члена инспекции, улучшить учебно-воспитательный процесс. Однако, как уже было показано, выдвигались и политические требования. Увеличивается сплоченность семинарий, активно ведется переписка, рассылаются воззвания. Сведения о беспорядках в одной семинарии являлись причиной выступлений в других.

Центральным комитетом постоянно проводилась агитация. В октябре 1901 г. в Тамбов приезжал молодой человек в качестве агента «центральной организации совета семинарий» — Быстров. До этого он объездил ряд семинарий (Симбирскую, Самарскую, Пензенскую и др.), в которых основывал тайные кружки. Из Тамбова он отправился в Воронеж, Курск, Харьков, Екатеринославль, Одессу. Целью поездки являлась консолидация семинарий и подготовка к подаче общей петиции.

Основанный в Тамбовской семинарии совет завел библиотеку, приобрел гектограф. Была налажена переписка с казанским советом, откуда присылались прокламации, письма и указания. Для соблюдения секретности был разработан определенный шифр. Главным вожаком был Петр Бельский, имевший широкую популярность среди всех учащихся Тамбова.

Деятельность местного совета принесла свои плоды: в конце января — начале февраля в Тамбовской семинарии вспыхнули массовые бурные беспорядки (24, 77-78).

В феврале 1902 г. заволновалась Пензенская семинария. Как выяснилось, в агитации принимали участие уже и Тамбовские семинаристы, распространявшие письма и воззвания оргкомитета (24, 79).

В том же месяце воспитанники Симбирской семинарии устроили два пороховых взрыва в здании учебного заведения. Начальству удалось вовремя остановить беспорядки. Вскоре произошли волнения в Подольской, Полтавской и Тверской семинарии, а в апреле — в Вятской семинарии. И везде чувствовалась деятельность и влияние центрального комитета.

Вот одна из прокламаций центрального комитета: «Товарищи! Час настал! За вами сотни обездоленных семинаристов, произволом людей изломанных, искалеченных. За вами ваши собственные права, в грязь втоптанные семинарской администрацией… Где же конец этому? Конец в сознании вашей силы и мощи. Конец в вашей любви к свободе…» (24, 81).

И это воззвание не осталось не услышанным. Волнения в Одесской семинарии в октябре-ноябре 1902 г. приняли резкие формы: избиты инспектор, ректор, разгромлены комнаты. Семинарию удалось закрыть только силами полиции. Было выяснено, что агитацию проводил человек из Казани. В ноябре произошли волнения в Кутаисской, Владимирской семинарии (24, 82).

Все чаще в семинарских выступлениях становится заметна революционная окраска. Во время сентябрьских волнений Томской семинарии несколько воспитанников распевали революционные песни и кричали: «Долой самодержавие!» (24, 84).

В ноябре 1903 г. взволновалась Екатеринославская семинария. Была вызвана полиция, произведен обыск и найдены социалистические издания и противоправительственные рукописи. В ноябре произошли брожения в Рязанской, Красноярской и Тифлисской семинариях. В последней беспорядки носили явно политический характер (24, 85).

В феврале же по политической пропаганде забастовала Благовещенская семинария. Был найден портфель, наполненный бумагами политического содержания за подписью: «партия социал-демократов», «партия социал-революционеров», «лига студентов, сосланных в Сибирь», «лига студентов киевского революционного комитета». Также были обнаружены номера подпольных газет «Революционная Россия» и «Свободное Слово» (24, 86).

В конце 1903 г. в городе Кутаиси появилось обращение на грузинском языке от имени кутаисской семинарской социал-демократической группы, призывающее на борьбу за уничтожение самодержавия. «Мы должны все силы употребить, чтобы уничтожить самодержавие… но мы должны примкнуть к товарищам социал-демократам Кутаиса». «Долой самодержавное правительство! Да здравствует демократическая республика! Долой буржуазию! Да здравствует общая соединенная социал-демократия!»

27 февраля 1904 г. началась русско-японская война. 3-го февраля многие ученики 3-х младших классов Кутаисской семинарии ушли на уличную демонстрацию, и вместе с толпой кричали: «Да здравствует Япония! Да погибнет Россия!» (24, 87-88).

В октябре 1904 г. беспорядки произошли в Тобольской, а в ноябре — в Волынской, Саратовской и Калужской семинариях, причем, в двух последних приведшие к роспуску воспитанников.

Конечно, приведены не все факты волнений и выступлений воспитанников духовно-учебных заведений. Однако изложенных свидетельств достаточно для того, чтобы проследить распространение влияние организационного комитета, увидеть, что семинарские выступления становились частью общественного движения, все больше левели. «Как видно из всех приведенных фактов, чем дальше, тем устойчивее и политически углубленнее делалось семинарское движение. Все очевиднее становилось, что школьные требования служили лишь внешним прикрытием освободительной политической борьбы, в которую духовную молодежь втягивали ее руководители», — пишет профессор Петербургской духовной академии Б. Титлинов (24, 89).

3.3 Духовные школы и первая русская революция 1905-1907 гг.

С начала 1905 г. центром общесеминарской организации становится Владимир, откуда было разослано воззвание, которое агитировало семинарии за подачу общесеминарской петиции об открытии доступа во все высшие учебные заведения. В случае получения сочувственных ответов, по крайней мере, из 25 семинарий, предполагалось летом 1905 г. в Нижнем Новгороде устроить съезд семинарских делегатов для составления общей петиции (24, 90).

9 января 1905 г. произошли события, ознаменовавшие собой начало в России революции 1905-1907 гг. Воззвание владимирских семинаристов и общее революционное настроение вызвало во многих семинариях новый подъем волнений и беспорядков.

В феврале произошли невиданные волнения в Витебской, Московской, Ярославской, Екатеринославской и Кавказских духовных школах. Беспорядки приобрели небывалый размах. Следует отметить, что воспитанники духовно-учебных заведений почти всегда шли в авангарде студенческих выступлений. Так, например, выступление студентов Минской семинарии, положило начало беспорядкам в других учебных заведениях Минска (24, 91).

В марте — апреле беспорядки наблюдались среди воспитанников Тамбовской, Олонецкой, Архангельской (уволено 40 человек) и Литовской (распущена до осени) семинарий. И опять во всех выступлениях чувствовалось влияние общесеминарской организации.

«Требования учащихся в этот период касались в основном вопросов внутреннего распорядка, — пишет П.Н. Зырянов. — Воспитанники протестовали против принятого в духовно-учебных заведениях казарменного режима, требовали устранения ненавистных администраторов, улучшение санитарно-гигиенических условий и питания» (9, 83). Выступления не носили еще ярко выраженного политического характера.

Летом 1905 г. предполагалось устроить три съезда воспитанников духовно-учебных заведений: два окружных и один общесеминарский. Первые планировалось провести во Владимире и Саратове, а последний — в Нижнем Новгороде. Съезд состоялся только во Владимире с 16 по 19 июня (при участии представителей от 9 семинарий), но постановления имели общее значение (6, 5-6).

К районным центрам относился и Чернигов, который рассылал прокламации в окрестные семинарии. Однако здесь уже был силен политический элемент: звучали призывы к борьбе за политические свободы.

«Программа действий на осень 1905 г. обрисовывалась в таком виде. Было решено в каждой семинарии, по образцу общей петиции, подать однообразную петицию местному начальству для препровождения Синоду, а затем устроить забастовку до удовлетворения указанных требований», пишет профессор Б. Титлинов (24, 96). Новая тактика предполагала воздерживаться от всякого буйства и действовать сплоченно.

Издание Временных Правил «об управлении высшими учебными заведениями ведомства Министерства Народного Просвещения» от 27 августа 1905 г. послужило призывом для начала движения за автономию в высших духовных школах. 26 ноября 1905 г. были изданы Временные правила об управлении академиями. И в дальнейшем академическое движение не носило революционного характера и не выходило за рамки академических требований.

Полосу осенних волнений открыла Харьковская семинария, подав петицию и объявив забастовку уже 18 сентября. Вскоре заволновались Полтавская, Пензенская, Черниговская, Воронежская, Тамбовская. Далее семинарские бунты приобрели стихийный характер.

Форма семинарских выступлений была однообразной. Ученики спокойно в присутствии всей корпорации, обычно в семинарском зале, вручали начальству свою петицию и объявляли забастовку до ответа на их требования. Как правило, семинария после этого закрывалась, так что к концу октября занятия прекратились уже в 43 семинариях.

Разница между выступлениями в семинариях была лишь в том, что в некоторых из них воспитанники обнаруживали больше увлечения политическим движением, чем в других. В Ярославской семинарии распевали революционные песни, ходили на политические митинги, произносили политические речи. В Рязани участие семинаристов на политическом митинге даже вызвало особое озлобление Черной сотни. В Ставрополе семинаристы действовали в контакте с комитетом социал-демократической рабочей партии. В Оренбурге семинаристы, не довольствуясь общей петицией, вынесли особую политическую резолюцию, в которой говорилось, что «коренная реформа школы возможна только с полным изменением всего общественно-политического строя в России». Обычными лозунгами воспитанников этих семинарий становятся: «Долой царизм», «Долой самодержавие».

Во многих семинариях с начала или середины ноября 1905 г. начальство пробовало возобновить занятия. Но ничего сделать не удалось, так как революционный дух только усиливался. В Калужской семинарии ученики постоянно распевали революционные песни и даже в церковь шли с пением Марсельезы. А 20 ноября над зданием семинарии был выброшен красный флаг, на котором было написано: «Долой самодержавие — да здравствует свобода». Семинарию пришлось вновь распустить (24, 98).

Аналогичная картина наблюдалась в Костромской, Кишиневской, Олонецкой и Витебской семинарии. В итоге лишь в немногих семинариях учебный процесс продолжался до рождественских каникул.

Однако следует отметить, что были некоторые семинарии, воспитанники которых не поддались агитации революционных элементов. Так митрополит Евлогий (Георгиевский) пишет, что в Холмской семинарии толпа агитаторов встретила «решительный отпор. Семинаристы с криком «Жидовские прихвостни!» плевали из окон на манифестантов. Семинария была по духу «правая»… и явила пример преданности существующему государственному порядку» (8, 151). Впрочем, такая реакция была лишь исключением.

«На этом этапе ученического движения большинство семинаристов не выходило за рамки чисто академических требований, не вмешивалось в политическую борьбу и сохраняло «внепартийные» позиции. Это обеспечивало единство действий в борьбе за реформу системы образования и массовость выступления. Все воспитанники Тобольской семинарии поставили свои подписи под петицией 15 октября и лишь 15 человек отказались присоединиться к забастовке» [17].

Октябрь 1905 г. ознаменовался изданием императорского манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка». После октября духовные власти пошли на уступки: объявили о подготовке реформы церковной школы. Семинаристам было разрешено проводить собрания без контроля инспекции, создавать кружки, принимать участие в комплектовании библиотек и т.д. Кардинальные меры преобразований проведены не были, а незначительные уступки не смогли успокоить семинарскую молодежь. Даже положительная императорская резолюция от 10 декабря на доклад министра Народного просвещения о разрешении доступа семинаристам в университеты не смогла остановить волну забастовок.

Духовная молодежь в новом, 1906 году, решила опять бастовать, причем наблюдается усиление волнений и беспорядков. До сих пор семинарские выступления, хотя бы по внешности, происходили под лозунгом школьных требований. С 1906 г. семинарское движение сдвигается в революционную сторону и все больше становится связанным с деятельностью социалистических партий.

Из Орловской семинарии доносили, что ученики распевают Марсельезу, саботируют молитву «Спаси, Господи, люди Твоя». 18 января ученики 5 класса сняли портреты царя и царицы, передав последний в 4 класс, откуда его изуродованным выбросили в коридор. Дальше события продолжали только развиваться. 24 января должны были состояться похороны воспитанника 4 класса Монастырева, активного участника семинарских беспорядков. Ученики просили перенести его тело в семинарскую церковь. Губернатор не разрешил, и семинаристы устроили демонстрацию прямо на могиле. «Опять ложь и лицемерие, — говорил преподаватель Вадковский, — кровью взят манифест 17 октября, — свобода слова, свобода союзов, неприкосновенность личностью — где они в настоящее время? Лживое и льстивое правительство обнаружило здесь новую и гнусную черту — оно проявило презренную трусость, запретив перенести тело нашего дорогого товарища в его родную школу… Все эти насилия не окажутся безнаказанными: есть высший, божественный суд, божественная правда восторжествует!..» Спев несколько раз революционный похоронный марш: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», семинаристы под звуки марсельезы и крики «Да здравствует революция!» отправились обратно в семинарию (24, 100-101).

12-13 февраля во Владимире состоялся второй съезд семинаристов, на который съехались представители от 18 семинарий, хотя приглашались от 31. В отличие от первого съезда, новый уже не ограничился требованием школьной реформы. Заявив, что свободная школа возможна только в свободном государстве, делегаты высказались в поддержку освободительного движения в стране. «Только уничтожение настоящего государственного режима даст нам возможность полного и всестороннего развития наших умственных и нравственных сил», — говорилось в протоколе (9, 195). Съезд хотел объединить семинарии в общий союз, организовав в каждой местный комитет.

Студенты уже активно участвовали в политической жизни страны. Помимо митингов и забастовок, революционных речей и призывов, была и такая форма, как служение панихид по убитым или казненным политическим деятелям. По случаю казни 6 марта руководителя восстания на крейсере «Очаков» лейтенанта П. Шмидта студенты Петербургской академии в ее стенах отслужили панихиду. Подобно и в Донской семинарии воспитанники устроили забастовку и требовали отслужить панихиду, на что начальство не согласилось. Тогда студенты спели «Вечную память» и похоронный революционный марш. Получив известия о казни П. Шмидта, воспитанники Владимирской семинарии устроили митинг, пригласив на него партийных, а после под пение «Вы жертвою пали» ушли на городскую демонстрацию (6, 6).

Весной 1906 г. беспорядки произошли во многих семинариях. Причем некоторые, возобновив занятия после рождественских каникул, были вынуждены снова закрыться до конца учебного года.

Тяжелая обстановка в течение всей весны была в Пензенской семинарии. «В конце апреля дело дошло до устройства баррикад, — пишет Б. Титлинов, — из-за которых камнями встречали семинарское начальство. 24 апреля группа пензенских семинаристов с красными флагами и пением революционных песен вышла из семинарии и демонстративно прошла по Дворянской улице, где была рассеяна полицией. При обыске, произведенном в Пензенской семинарии после разъезда семинаристов, в семинарском здании были найдены взрывчатые вещества, снаряды, нелегальная литература. Расследование установило виновность семинаристов в метании разрывных снарядов в пасхальную ночь на семинарском дворе, 11 апреля — у здания полицейского управления и 13 апреля — на соборной площади» (24, 103).

Некоторые семинарии (Петербургская, Псковская, Самарская и Казанская) устроили политические первомайские забастовки. 2 мая 1906 года воспитанник I класса Тамбовской семинарии Владимир Грибоедов совершил покушение на ректора архимандрита Феодора (Поздеевского), выстрелив в него из револьвера. Ректор, к счастью, остался жив, однако воспитанники распевали Марсельезу и выказывали недовольство неудачностью покушения. Лишь немногие студенты отрицательно отнеслись к преступлению и отслужили благодарственный молебен в приходской церкви, не решившись совершить его в семинарском храме [23].

Осень 1906 г. прошла довольно спокойно, по сравнению с тем, что ожидало духовное начальство и полицию после постановлений третьего семинарского съезда.

Съезд состоялся в стенах Московской духовной академии в Сергиевом Посаде, хотя первоначально проведение планировалось в Москве, 25-27 декабря в период рождественских каникул. Присутствовали представители 13 семинарий, хотя были приглашены из 50. В заседаниях съезда принимали участие также представители московской организации российской социал-демократической рабочей партии и партии социал-революционеров. Было высказано пожелание присутствия представителей крайних партий и на следующем съезде. На работе и постановлениях съезда следует остановиться подробнее.

«Признавши деятельность владимирского бюро недостаточною, — пишет С. Соколов, — съезд заслушал доклады с мест, пришел к заключению, что политическое развитие семинаристов за последнее время расширилось, во многих семинариях явились общеобразовательные и политические кружки, а в некоторых существуют и политические организации, насчитывающие в своей среде не один десяток членов» (21, 232).

Члены съезда решили учредить общесеминарский союз, целью которого являлась «профессиональная борьба на почве академических требований, но с присоединением к ней и политической борьбы, т. к. «свобода академической жизни <…> неосуществима без гарантированных свобод — слова, печати, собраний и совести для всех граждан России» (24, 107).

Вот какой была программа действия семинарского союза: «1) семинарский союз, при всеобщих политических выступлениях, должен идти рука об руку с социалистическими партиями; 2) всякие попытки черносотенной агитации со стороны духовенства или от его имени должны встречаться союзом резко мотивированным протестом; 3) союз всячески должен содействовать социалистическим партиям при их работе в стенах семинарий (организацией кружков, библиотек, лекций, собраний, распространением литературы и т. п.). По отношению к предполагавшемуся церковному собору съезд принял следующую резолюцию: «Принимая во внимание, во-первых, что реальные улучшения школьной жизни не возможны в рамках существующего самодержавного строя, во-вторых, что церковный собор, созванный по почину бюрократии и правительства, будет состоять в большинстве из <…> жандармствующих попов и монахов и вообще черносотенцев, в-третьих, что позорно обращаться с петициями и просьбами к подобному собору и ждать от него улучшения школьной жизни — полный абсурд, — всероссийский съезд семинаристов постановил игнорировать церковный собор, но для углубления сознания и для агитации среди малосознательных товарищей съезд признает желательным протестами во всевозможных формах демонстрировать перед собором (свое к нему отношение — М. Ф.)» (24, 108-109).

Было решено центральный комитет расположить в Вятке, откуда и должна была поддерживаться связь с местными организациями, учрежденными в каждой семинарии, примкнувшей к союзу.

Протоколы съезда были разосланы по всем семинариям со следующим воззванием: «Свободная школа в свободном государстве! Товарищи! Привет вам от всероссийского семинарского съезда. Съезд завершил ту многолетнюю и кропотливую работу, которая издавна велась семинаристами в целях борьбы с безжизненным школьным режимом. На съезде выяснилась невозможность при существующем школьном порядке и поэтому необходима упорная борьба… Несомненно, жалкие прислужники самодержавного полицейского режима будут стараться потушить брошенную искру, тогда давайте раздувать ее, и, когда возгорится пламя, тогда все порождения тьмы полетят в бездну гибели» (21, 234).

На призыв центрального комитета вступить в ряды Всероссийского общесеминарского союза откликнулись 36 семинарий. В некоторых из них к организации присоединилось большинство воспитанников. Наиболее многочисленными были местные комитеты в Вятке (327 человек), Смоленске (112), Новгороде (100), Москве и Туле (по 60) (9, 196).

«Семинарское движение все теснее сливалось с общим потоком демократического движения, — пишет П.Н. Зырянов. — Участие в нем являлось для семинаристов лишь первой ступенью политического развития. Отсюда происходил и некоторый провинциальный налет общесеминарского союза: наиболее многочисленные и активные его организации находились в небольших городах, удаленных от крупных центров. Там, где политическая сознательность повысилась, где они окончательно сделали свой выбор, присоединились либо к социал-демократам, либо к эсерам, там деятельность общесеминарского союза не имела успеха. Так обстояло дело в Ярославле» (9, 196).

Также среди одесских семинаристов начали создаваться кружки социал-демократов и эсеров, но вскоре они перенесли свою деятельность за стены семинарии. Не удалось привлечь к участию в семинарском союзе и Петербургских семинаристов, распределившихся между «прогрессистами» (либералами), эсерами, анархистами и социал-демократами.

В начале 1907 г. проявление революционных настроений продолжало усиливаться. Во многих семинариях стали издаваться студенческие журналы революционного направления. В Полтавской семинарии — «Рассвет», в Саратовской — «Семинарист», в Тверской — «Ученический Листок», на первой полосе которого в одном из номеров была помещена статья, «призывающая к революции и говорящая о неизбежности революционного восстания» (24, 111).

В Тобольской семинарии в декабре 1906 года сторонники политических выступлений начали выпускать журнал «На темы жизни». «Анализ помещенных в журнале материалов позволяет заключить, что большинство группировавшихся вокруг него «политиков» сочувствовало социалистическим партиям — социал-демократам и эсерам… Типична в этом отношении статья «25 декабря», появившаяся во втором номере журнала в начале 1907 года. Отвергая любые приоритеты, кроме классовых, ее автор так выразил свое отношение к «нетрудящимся» группам населения России: «Я ненавижу их до глубины души, я готов с безумным наслаждением в душе резать их на куски. Я безотчетно рад, когда кого-нибудь из них разорвет бомба, я готов «разбить их младенцы о камень», чтобы от них не осталось и духу» [17].

Несмотря на то, что съезд большинством голосов (9 против 6) не утвердил предложение проведения террористических актов по отношению к неугодным членам инспекции, однако под влиянием воззваний по семинариям прокатилась волна беспорядков, покушений и убийств.

Сильные волнения в апреле-мае 1907 г. произошли в Московской семинарии. В семинарском саду 8 мая в дупле липы произошел взрыв, разнесший ее на мелкие щепки, а 9 мая взрыв прогремел уже в печке учебного корпуса (21, 237).

От требований и петиций студенты в ряде семинарий перешли к экстремистским действиям. В Черниговской семинарии выстрелом был ранен инспектор, а на ректора совершено неудавшееся покушение; в Тифлисской — инспектор М. А. Добронравов расстрелян; в Пензенской — ректор архимандрит Николай (Орлов) был убит тремя выстрелами из револьвера; (7, 218) в Тамбовской преемник епископа Феодора (Поздеевского) архим. Симеон (Холмогоров) 7 апреля 1907 года около 9 часов выстрелом семинариста был искалечен на всю жизнь — ему пулей перебило позвоночник, а в лицо ректора Харьковской семинарии протоиерея Иоанна Знаменского была выплеснута серная кислота (13, 121).

Вскоре о деятельности общесеминарского комитета в Вятке стало известно как полиции, так и духовному начальству, однако никто не спешил принимать экстренных мер по его ликвидации. В апреле 1907 г., Орловский епископ Серафим (Чичагов) написал отставному обер-прокурору князю Ширинскому-Шихматову письмо следующего содержания: «Нас поражают Синод и Учебный комитет относительно Вятской семинарии, где гнездо революции и откуда забрасывают прокламациями все семинарии. Неужели не знают?.. Необходим экстренный тайный обыск всей семинарии в Вятке… В Петербурге, по-видимому, закупорка мозгового кровообращения. Министры-октябристы не видят и не хотят ничего видеть» (9, 197).

Пока центральные власти бездействовали, происходила ликвидация местных комитетов: в ночь на 1 апреля в Новочеркасской семинарии, а в Томской семинарии комитет объявил о самороспуске благодаря борьбе с его деятельностью епископа Макария.

После известий о готовящейся общесеминарской забастовке духовное начальство решило уничтожить центральный комитет. В Вятскую семинарию был послан ревизор Д.И. Тихомиров, которому никаких доказательств существования центрального комитета найти не удалось. Но после его отъезда священнослужители обнаружили под жертвенником связку бумаг, оказавшейся архивом центрального комитета (21, 238).

Однако события в Вятке продолжали развиваться: на Пасху несколько воспитанников семинарии дошли до того, что сняли в спальных комнатах иконы, одну раскололи на щепки для растопки печи, а остальные выбросили в ватерклозет.

В ночь с 8 на 9 мая полицией была проведена ликвидация центрального комитета: было арестовано 10 семинаристов, 2 надзирателя духовного училища и 2 посредника. Аресты нанесли существенный удар по деятельности общесеминарского союза.

Временное управление приняла на себя Тамбовская семинария, но она, по причине ослабления предыдущими исключениями воспитанников, не смогла координировать действия местных комитетов.

Центральный комитет до своей ликвидации успел разослать призыв к бойкоту переводных экзаменов, и, по данным П.Н. Зырянова, «в той или иной степени бойкот затронул 9 семинарий, еще в 10 произошли беспорядки» (9, 199).

Духовное ведомство пыталось предупредить и сорвать проведение 4 семинарского съезда, намеченного на лето 1907 г. Было решено устроить его в Тамбове, но, по причине строжайшего контроля над деятельностью членов организации, съезд не состоялся. Несмотря на репрессии, многочисленные исключения и аресты, отдельные местные активисты пытались воссоздать общесеминарский союз.

«За политические выступления к ответственности привлекались ученики в целом ряде семинарий: Казанской, Одесской, Воронежской, Уфимской, Вятской, Курской, Саратовской, Донской, Волынской, Тамбовской, Благовещенской, Владимирской, Ярославской, Пензенской, Тульской и некоторых других», (24, 117) что свидетельствовало о политической активности воспитанников.

Все же семинарское движение пошло на спад. Причин было несколько. Во-первых, изменения, внесенные в избирательный закон 3 июня 1907 г., ознаменовали собой окончание революции, что повлекло общий спад общественной активности. Во-вторых, «полицейские репрессии поставили в кризисное положение все партии социалистической ориентации… Рвались связи между центральными органами и местными организациями, многие из которых перестали существовать» (12, 78). Таким образом, прекращалась агитационная деятельность, политическое влияние и работа с воспитанниками извне.

В-третьих, был достигнут ряд улучшений и изменений в образовательном и воспитательном процессе. Следовательно, требования большинства воспитанников были удовлетворены. Исключение из семинарии наиболее активных участников нелегальных кружков и комитетов, выход остальных на простор светской школы и партийной деятельности, — окончательно ослабили связь духовно-учебных заведений с революционным движением и социалистическими партиями.

Исходя из выше изложенного материала, можно сделать вывод, что в начале ХХ в. кризис испытывало всё российское общество, включая Церковь и духовные школы.

Основной проблемой последних было то, что они несли двойственную задачу: с одной стороны — подготовка пастырей Церкви, а с другой стороны — общеобразовательное учреждение для детей духовенства. В связи с этим в духовных семинариях достаточное число воспитанников обучалось не из-за желания стать пастырем, а из-за сильного желания получить образование, и, по возможности, продолжить его в университете.

Что касается мотивов нелегальной деятельности учащихся, то существовали как внутренние, так и внешние причины участия воспитанников духовно-учебных заведений в революционном движении. К внутренним относится недовольство правовым, материальным положением, постановкой как образовательного, так и воспитательного процесса, отсутствие возможности поступления в университеты. К внешним — общий дух времени и влияние на воспитанников представителей различных общественных течений и политических партий, активно участвовавших в создании в семинариях нелегальных кружков.

Воспитанники семинарий начали участвовать в общественной деятельности с начала 60-х гг. XIX века. Рост политической и революционной активности привел к тому, что даже некоторые видные революционеры и деятели коммунистической партии тоже в свое время учились в семинариях: такие как, И.В. Сталин, А.М. Микоян, Н.И. Подвойский.

Ни в каких учебных заведениях не было столько волнений, как в духовных семинариях. Эти волнения тянулись на протяжении многих десятилетий, временами усиливаясь. Наивысший подъем нелегальной деятельности воспитанников духовно-учебных заведений пришелся на 1890-1900-е гг., а пик — на революционные события 1905-1907 гг., когда в некоторых семинариях были убиты члены инспекции.

Подводя некоторые итоги этого исследования, которое не без основания представляет пессимистичную и мрачную картину жизни воспитанников духовно-учебных заведений конца XIX — начала XX века, хотелось бы отметить, что сегодня подобная ситуация едва ли возможна. Тем не менее, не лишним будет ещё раз убедиться в том, что поиски компромиссов с собственной совестью, привыкание к правам и пренебрежение обязанностями приводят людей к разного рода неприятностям. К началу ХХ в. количество таких привыканий и пренебрежений достигло критической точки. А кульминацией всех этих процессов стала катастрофа, не имеющая аналогов в мировой истории.

Библиография

1. Белявский Ф. О реформе Духовной школы. — СПб.: Синодальная типография, 1907. — Ч. 1: Краткий очерк истории средней духовной школы.

2. Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. — М.: Правило веры, 2004.

3. Википедия.

4. Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по Ведомству православного исповедания за 1884г. — СПб.: Синодальная тип., 1886.

5. Гиляров-Платонов Н.П. Из прожитого // Русский вестник. — 1884. — №6. — С. 699-700.

6. Голубцов С. Московская Духовная Академия в революционную эпоху. — М.: Мартис, 1999.

7. Дворжанский А.И. История Пензенской епархии. Исторический очерк. — Пенза, 1999.

8. Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. — М.: Московский рабочий, 1994.

9. Зырянов П.Н. Православная Церковь в борьбе с революцией 1905-1907 гг. — М.: Наука, 1984.

10. Из воспоминаний русского учителя православной Грузинской Духовной Семинарии. — М.: Б. и., 1908.

11. Илизаров Б.С. Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма. — М.: Вече, 2002.

12. История России. XX век / А.Н. Боханов, М.М. Горинов, В.П. Дмитриенко и др. — М.: АСТ, 2000.

13. Колыванов Г. Духовные семинарии в России в 1880 -1920гг.: Дис. … канд. Богословия. — Сергиев Посад, 1999. — Машинопись.

14. Курбский В. Очерки студенческой жизни (Из дневника бывшего студента). — М., 1912.

15. Ленин В.И. Социализм и религия

16. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. — М.: Крутицкое подворье. — Ч. 1, 2004.

17. Религия и Церковь в Сибири // Сборник научных статей и документальных материалов. — Тюмень: Б. и. — 1993. — Выпуск 6.- С. 16-21.

18. Руткевич П.Т. Семинарские годы (Воспоминания о Киевской ДС за 1873-1879 гг.). — Киев, 1912.

19. Савва (Тихомиров), архиеп. Хроника моей жизни. Автобиографические записки. Т.7: 1883-1885. — Сергиев Посад, 1907.

20. Смолич И.К. История Русской Церкви (1700-1917). — Кн. 8, Ч. 1. — М.: Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1996.

21. Соколов С.П. Скорбный лист духовных семинарий в 1906/7 учебном году.

22. Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). — М.: Отчий дом, 2004.

23. Тамбовская Духовная Семинария в годы первой русской революции.

24. Титлинов Б. В. Молодежь и революция. Из истории революционного движения среди учащейся молодежи духовных и средних учебных заведений. 1860 — 1905гг. — Л.: Государственное издательство, 1925.

25. Ушаков А.В. Революционное движение демократической интеллигенции в России. 1895-1904. М., 1976.

26. Фирсов С.Л. «Человек во времени: штрихи к портрету Константина Петровича Победоносцева».

27. Филиппов Ю. Революционное движение и духовные школы России в конце XIX — начале ХХ веков.

28. Чуков Н., прот. Мои воспоминания. — Часть I. Детство и годы ученья (1870- 1899). — Новый Афон, 1932. — Машинопись.

29. Шавельский Г., Протопресв. Русская Церковь пред революцией. — М.: Артос-Медиа, 2005.

30. Щетинина Г.И. Студенчество и революционное движение в России: Последняя четверть XIX в./ Отв. ред. И.Д. Ковальченко; АН СССР. Институт истории СССР. — М.: Наука, 1987.

Размещено на